Время жалящих стрел - [18]

Или, напротив, знала прекрасно и наслаждалась, до глубины своей черной, точно ночная трясина, души. Ораст не мог сказать, какая возможность внушала ему большее отвращение. И лишь в одном он был уверен наверняка, – ни одному живому существу за свою жизнь он с такой силой не желал смерти и вечного проклятия, как этой демонице в человеческом обличье, что восседала недвижно в глубине крохотной комнаты, – воплощение мрака и мстительной ненависти.

Тем временем Марна шевельнулась чуть заметно в своем углу, и охристые отблески от разгоревшихся углей в жаровне легли на грубо выделанную маску-забрало. Ораст тревожно поднял глаза, ожидая новых указаний. Ведьма протянула к нему руку, крепкую, с удивительно гладкой, молодой кожей, опровергавшей все домыслы жреца о ее возрасте.

– Дай нам твой кинжал, – велела она коротко.

Ораст повиновался не задумываясь, и лишь в последний момент спохватился и рука его замерла на полпути. Откуда Марне известно было о кинжале, – ведь прежде он всегда был безоружен. И неужели она знает также, откуда взялся у него этот кривой клинок с синеватым лезвием и рукояткой, отделанной червленым серебром? Он нашел его в лесу, когда бежал сюда, наткнулся случайно, заметив серебристый блеск во мхе, среди корней. Но он ничего не говорил об этом ведьме. Так откуда же…

Марна повторила свой нетерпеливый жест, и, спохватившись, Ораст поспешил повиноваться, передавая женщине кинжал. Та с минуту подержала его, точно взвешивая, на открытой ладони, затем опустила на глиняное блюдо.

Теперь, в неверном свете мерцающих угольков, жрецу удалось разглядеть, что еще находилось на грубом подносе. Горстка какого-то крупнозернистого серовато-желтого порошка, несколько раздавленных лепестков пятнистого крина, до сих пор источавших слабый аромат, два или три пучка трав, доподлинно определить которые он не сумел, продолговатый кристалл, казавшийся черным в полумраке. Что-то еще было там, завернутое в пергамент, скрытое рукояткой кинжала. Любопытство оказалось не настолько сильно, чтобы одолеть страх, и он не стал всматриваться ближе.

Тем временем Марна вдруг встрепенулась, точно огромная ночная птица, пробудившаяся с закатом, развела в стороны руки, ладонями вверх, и устремила слепое лицо к небесам.

– Полночь, – промолвила она хрипло, и Орасту даже в голову не пришло задаться вопросом, откуда она, слепая, может знать это, даже не выходя из дома.

Ведьма потянулась с видимым наслаждением, так что хрустнули суставы, и наконец опустила руки на глиняное блюдо, касаясь всех находившихся там предметов.

– Пора.

Тонкой деревянной палочкой с начертанными на ней рунами, которая, как имел уже возможность убедиться Ораст, странным образом не сгорала и в самом сильном огне, ведьма пошевелила угли в жаровне, так что брызнули во все стороны искры, затем уложила поверх веточки остролиста, предусмотрительно оставленные Орастом поблизости. Потянуло пряным пьянящим дымком.

Выждав немного, ведьма принялась бросать в пламя, на вид, без всякого разбора, ингредиенты с глиняного подноса. Нежные крапчатые лепестки мгновенно почернели и обуглились, сухая трава сгорела почти без остатка, негромко потрескивая. От серо-желтого порошка пошел неприятный запах и густой дым, прямо в лицо Орасту, и он, не удержавшись, зашелся в кашле. Марна вскинула голову, точно впервые вспомнив о его присутствии.

– А ты что сидишь? – В холодном голосе звучало пренебрежение и насмешка. – Ступай прочь! Будешь нужен – придешь.

– Но госпожа… – Ораст попытался воспротивиться, однако колдунья властным жестом подняла руку, и он осекся, не смея ослушаться.

– Поди прочь, щенок!

Безмолвно повернувшись, жрец выбрался наружу.

Велико было искушение хоть одним глазком заглянуть в дом, ведь, в конце концов, Марна слепа, она может и не узнать… но страх удержал его. А, быть может, не так уж он и жаждал проведать, что на самом деле происходило сейчас в хижине.

Какое-то время там царила тишина, и вдруг послышался звон, словно разбился хрустальный бокал, затем гулкий стук, негромкий, ритмичный, – он длился бесконечно долго, сопровождаясь шорохом и притоптыванием, точно ведьма исполняла некий странный магический танец, аккомпанируя себе на барабане. Насколько Орасту было известно, в лесной хижине не было ничего похожего на барабан, ничего, что могло бы производить подобные звуки, – но какое это имело значение?

Мерный рокот неведомого инструмента убаюкивал, навевал гипнотический сон… и возможно, Ораст задремал-таки, ибо когда он вновь открыл глаза, стук прекратился, сменившись невнятицей бормочущих голосов, женских, мужских, неотличимых один от другого и в то же время явственно принадлежащих разным лицам. Они вели между собой нескончаемый спор, переругивались, то возвышаясь до крика, то вновь падая до заговорщического шепота, требовали, ласкались, убеждали, молили… точно сотни душ проклятых скитальцев собрались в крохотной хижине, переполняя ее, стремясь вырваться на свободу.

Жрецу начало казаться, что бесконечное их бормотание уже звучит у него в мозгу, и нет от него спасения, и ощутил нестерпимое желание зажать руками уши, броситься прочь, – но гомон продолжался, проникая, казалось, в самую душу, завладевая самыми сокровенными мыслями и сводя с ума. Он упал ничком на ледяную землю, тщась подавить рвущийся из глотки крик…