Время, задержанное до выяснения - [42]

3. Разумеется, это не означает, что я считаю название книги идеальным. И если когда-нибудь в будущем (отдаленном), я дождусь второго издания, то назову ее «Повесть о Юзефе Поточеке» или что-нибудь в этом духе. Вас, видимо, удивляет мой пессимизм («в отдаленном будущем»), но, к сожалению, мы напечатали четыреста экземпляров «Поточека», и пока что почти все они лежат нераспроданными. Никого не интересуют поточеки, а тем более повести о них. Другое дело — «Становление революционера» Анджелы Дэвис. Вы, вероятно, слыхали об этом шедевре, за который авторша получила в счет гонорара аванс, выражающийся шестизначной суммой. Пожалуйста, не думайте, что я завистлив (как Поточек), вовсе нет. Но сколько же хороших книжек о человеческой тряпичности и нетряпичности можно было бы издать, имея такие деньжищи!

Прошу прощения, я отвлекся от Поточека, а надо бы еще кое-что о нем сказать.

Я бы не хотел, чтобы в идее Поточека с остановленным временем читатель доискивался приема, с помощью которого я провожу параллель между тем, что творили до войны эндеки и оэнэровцы, и действиями «народной» (коммунистической) власти после войны. Я вовсе не собирался утверждать, что, мол, ничто не ново под солнцем. Ведь для того, чтобы прийти к такому заключению, вовсе не нужно ломать часы, и уж тем более — останавливать время. История евреев — это вместе с тем и история антисемитизма, а цвет этого антисемитизма не имеет существенного значения. Кто в этом повинен? Евреи или не-евреи? Конкретно: виновны ли еврейские изверги из госбезопасности или оэнэровцы, которые до войны оттолкнули этих евреев влево, в скамеечное гетто и прямо к коммунизму («жидокоммуна»)? Словом, что было сначала: курица или яйцо? Нет! Уже сама по себе такая постановка вопроса, поиски виновных, подсчитывание несправедливостей и обид служит доказательством того, что история (не только евреев) является длящимся тысячелетиями безумием, а мы — пациентами сумасшедшего дома, пациентами необычными, ибо предпринимающими попытку (вновь и вновь и все на тот же манер) исцелить самих себя, попытку самолечения. К чему это приводит? К тому, что появляются либо такие, например, поточеки, то есть тряпичные существа, либо герои, которые обвязываются гранатами и бросаются под вражеские танки или же убивают пассажиров в аэропорту (все равно кого), чтобы затем погибнуть самим. Первый случай (поточеки) — тихое помешательство, второй — буйное.

А что остается таким, как я, например, кто испытали на себе приступы буйного помешательства (ведь я был коммунистом), сумели не заразиться помешательством тихим, не желают подличать, хотят оставаться в здравом уме, но вынуждены жить за стенами сумасшедшего дома? Должны ли они принимать участие в разделении этого дурдома на изолированные друг от друга национальные палаты? А может, включиться в подсчет обид и составлять их баланс? По-видимому, единственно разумная позиция… Нет-нет. Я вовсе не одобряю позицию Рабиновича — пройдохи, хорошо приспособившегося к действительности, хоть он и еврей (это ему совсем не мешает, наоборот — помогает). Уж скорее мне по вкусу позиция Марыли, но на ней долго не удержишься, ибо Марыля пока что стоит на краю мясорубки, но уже через некоторое время будет в эту мясорубку втянута, и тогда… Кто же остается? Какая же позиция больше всего по душе мне, пишущему историю поточеков? Может, следует искупать грехи? Но если мне и суждено их искупать, то я готов лишь к одному роду искупления — расплате за собственные поступки, за собственную подлость и т. п. И я не признаю искупления, являющегося симптомом помешательства, симптомом принадлежности (в качестве пациентов) к дурдому, расплатой «за свой народ», «за своих отцов», «за ошибки истории» и т. п.

В польской литературе (прежде всего в самой Польше) начало появляться кое-что о мартовских событиях 1968 года и об изгнании евреев. И, как это у нас водится, забили в барабаны, затрубили в трубы, посыпали головы пеплом, влезли в рубища, подвязались вервием, лица себе в кровь расцарапали, чтобы получилось потрагичнее — и, взяв под защиту святой и вечно непорочный народ, давай причитать. И по какому же поводу? По поводу наших братьев-евреев, которым «вновь довелось пережить в своем — ибо польском — доме еще одну черную ночь оккупации». Непременно — «оккупации»! Должна обязательно быть оккупация, должна быть именно эта точка или плоскость отсчета, ибо иначе картина может оказаться смазанной, недостаточно трагичной и вообще не польской. И когда я читаю эти преисполненные трагизма страницы об изгнании евреев, или когда изгнанные евреи пишут (если умеют писать) о пережитой ими чудовищной трагедии, сравнимой по масштабам чуть ли не с оккупацией (евреи тоже полюбили слово «оккупация»), то мне кажется, что эти писатели, эти так называемые интеллектуалисты (лучше уж: «интеллектуалы» — напоминает «ритуалы») — попросту счастливчики. «Им повезло» — сказали бы мы по-русски: наконец-то есть тема, наконец что-то происходит; ведь со времен войны прошло более двадцати лет, ее тема уже исчерпана — так что же делать, о чем писать, с чем входить в литературу, на чем строить себе памятник и т. д.? И удача улыбнулась: изгнание евреев! Ну что ж, я согласен, это тема — только почему так трагично, зачем такой надрыв, почему не так, как было на самом деле, откуда сразу — «оккупация»? А вот почему: кто ж не знает, как польский народ, рискуя жизнью, спасал своих братьев-евреев? Правда, он не надел, как случалось у других народов, нарукавную повязку со звездой Давида, но ведь и судьба ему была уготована не лучше, чем евреям — разве что вторым стоял он на очереди в крематорий. Вы прекрасно знаете, насколько распространена эта легенда среди поляков. Пусть их, если им это облегчает пребывание в дурдоме. По-видимому, той же цели служит и нынешнее трагическое отношение к тому, что произошло с евреями. Видимо, трагизм должен служить в качестве лекарства от похмелья после попойки 1968 года. Ну что ж, всегда проще лечить похмелье, чем бороться с пьянством. Когда Колаковского выгнали из партии, писатели начали класть на стол партбилеты. Миленькое было зрелище! Именно зрелище — на камерной сцене и в огромном театре. Обстановка — просто мечта для актера! Но когда разоблачали сионистов, никто не полез в карман за партбилетом. Этот спектакль не состоялся, ибо в то же время шло другое массовое представление, всенародная забава, и отдающих свои партбилеты не наградили бы аплодисментами ни участники игры, ни тем более ее организаторы. А посему сидели они тихо, помалкивали, да время от времени делали благородные жесты: то руку подадут еврею, с которым до этого не здоровались (не потому, что еврей, а потому что знать его не знали), то пойдут на вокзал прощаться с отъезжающими, а бывало, озираясь, прошепчут даже: если что, пересидишь у меня и т. п. Одним словом, играли в оккупацию, но повязок снова не надели, хотя на сей раз в очереди не стояли, несмотря на то, что многие из них ничего против этого не имели бы — ведь очередь была не в крематорий, а за заграничным паспортом. Но вот спектакль окончился, и можно было спокойно сесть за работу — тема есть, да еще какая! Но к чему этот шутовской костюм трагика родом из оккупационной ночи?