Время, задержанное до выяснения - [41]

Знакомы ли вы с оперой Януша Шпотанского «Тихони и гоготуны» (если нет, я пошлю Вам экземпляр)? Так вот, Шпотанский уловил самую суть так называемой оппозиции в условиях коммунизма (все равно, в Польше или в Эсэсэсэре). ГОГОТУНЫ! Гениальное определение! Я просто вижу этих напыщенных гусей с вытянутыми шеями, угрожающе шипящих, с крикливым «Га-га-га!» бросающихся на… все равно на кого, и тут же спасающихся бегством, если им пригрозить кулаком, разбегающихся на все четыре стороны, но не перестающих угрожающе гоготать. Юзеф Поточек до такой степени тряпка, что он даже не в состоянии принять позу гоготуна. Возможно, он понимает это, а возможно — подсознательно испытывает потребность загоготать и потому — как Вы пишете — «вступает в заговор с Юзефом Гиршфельдом против…» Против кого — не имеет значения, важно, что после каждого такого заговора (гагаканья «про себя») он озирается вокруг и посылает Критика, чтобы тот выступил с самокритикой и в очередной раз проявил свою полную лояльность — мало сказать лояльность — лакейство и пресмыкательство перед партией.

«Юзефу Поточеку — пишете Вы — недостает мужества стать Юзефом Гиршфельдом, он смиряется и остается в Польше как разоблаченный сионист». Должен признаться, что я не вполне понимаю: что Юзефу Поточеку недостает мужества (он ведь существо тряпичное) вновь стать Юзефом Гиршфельдом — это бесспорный факт. Но почему вдруг — «остается в Польше»? Поточек боится уехать из Польши потому, что «не знает, как там зовут местного товарища Секретаря, которому следует быть благодарным», но в то же время посылает Критика в Отдел виз и загранпаспортов, чтобы тот подал документы на выезд. И повесть кончается как раз в тот момент, когда Поточек подает бумаги служащему за окошком. Поточек уезжает из Польши, ибо тут никто в его лакейских услугах больше не нуждается. Он покидает прежнее место работы и едет на новое. Вполне возможно, что многие будут иметь ко мне претензии за то, что я так жестоко обошелся с Поточеком и даже не посочувствовал его трагедии. Ну что ж, я считаю, что каждый хозяин имеет право вышвырнуть своего слугу, если почему-либо им не доволен. А профсоюза лакеев, который защищал бы их от несправедливых хозяев, нет. И уж я-то не намерен способствовать возникновению таких профсоюзов, которые защищали бы ничтожные интересы ничтожных поточеков, все равно, кто они — евреи или неевреи.

Название книги — «Время, задержанное до выяснения» — Вы подвергли суровой критике. А справедливо ли?

1. Вы пишете: «…возникает ассоциация с непропеченной халой Выгодского». Согласен! Но меня это вовсе не пугает. Ведь вкус хорошего теста остается в нашей памяти надолго, мы несем его с собой и в себе с детских лет, а вкус закала в тесте быстро забывается. Впрочем, о вкусах не спорят. Хала и торт — друг другу не соперники, места для всех хватит.

2. Вы пишете: «Задержанным оказалось вовсе не время. Впрочем, кто его задержал? Партию и Мазуркевича интересует не время, а мыслящие люди. Их-то они и задерживают — „чтобы внести ясность“».

Я опять с Вами согласен. Партию и мазуркевичей не интересует время, и им вовсе не нужно его задерживать. Другое дело — подгонять время, переводить стрелки, подкручивать часовой механизм. Ведь они и всю действительность подстегивают, подгоняют, подкручивают и все торопятся урвать как можно больше того наслаждения, которое дает им продажная любовница — власть. Наслаждение властью для них — все, а поскольку нет другой такой шлюхи, как власть, то они спешат и грозно посматривают по сторонам в поисках соперников. Но сейчас разговор не об этом — а о Поточеке. Это он задержал время. Почему? Потому что он лакей, а каждый лакей, по крайней мере в подсознании, занимается мастурбацией. Его хозяин наслаждается обладанием реальной властью (в частности, над поточеками), а Поточек испытывает эрзац-наслаждение, наслаждение воображаемое, но тоже идущее от обладания властью — пусть нереальной, но столь могущественной — властью над временем, над историей. Поточек не только тряпичное существо, он еще и писатель, и такая мастурбация его вполне устраивает. Он останавливает часы, портит их, ему всюду мерещится, что другие делают то же самое (следователь, Вполне Приличная Секретарша и все остальные). Он страшно подозрителен, буквально охвачен манией, страхом, что кто-то может отнять у него эту власть над временем, что его замысел окажется неоригинальным, и у него, Поточека, большого и самобытного писателя, украдет этот замысел кто-то, например, из его коллег по перу, и тогда государственная премия достанется не ему, а кому-то другому.

Поэтому — «Время, задержанное…», но почему — «до выяснения»? Ни партия, ни тем более мазуркевичи не нуждаются в том, чтобы что-то выяснять или кому-то объяснять, а уж особенно — «кто еврей, а кто нет». Они-то всегда прекрасно знали, кто еврей, даже лучше, чем те, кто, как Поточек, считали, что можно затаиться. Поточек верил в это долгие годы, а когда понял, что из этого ничего не выйдет, что дольше скрываться невозможно, — то решил остановить время, задержать его украдкой. Он хочет выиграть время и написать выдающееся произведение прежде, чем выяснится вся правда о нем, о Гиршфельде. Время задержано, и он, Поточек, должен успеть закончить свою повесть, прежде чем Мазуркевич (то есть Хенек) доберется до него и выяснит, что Поточек — на самом деле Гиршфельд. Отсюда — «Время, задержанное до выяснения». Это название оправдано прежде всего художественной условностью — банальной, правда, но писательство поточеков и так крайне банально.