Время возмездия - [21]

— А вы, друг, богато живете, — сказал Бунцоль, втягивая носом душистый густой аромат, — бьюсь об заклад, что настоящий, а не суррогат!

— Настоящий, — согласился Крюг.

— Бразильский?

— У меня друг в Рио-де-Жанейро, в посольстве.

— Хорошо же умеют люди устраиваться! — выпалил Бунцоль.

— Он тоскует по рейху, пишет, что живет, как в ссылке, — Крюг говорил тихо, внушительно, словно читал нотацию подчиненному. — А служение родине — долг каждого чистого арийца, куда бы его ни послал наш фюрер.

— Да, наш фюрер светлая голова, — согласился Бунцоль и, стремясь скорее переменить тему разговора, выставил на стол свою бутылку, завернутую в газету. — Думаю, что я угадал.

— Что это? — Крюг кивнул на посудину.

— Настоящий, французский. Двадцатилетней выдержки в подвалах. По рюмочке моего коньяка к чашечке вашего кофе. Как вы находите такое сочетание!

Бунцоль развернул газету, и Генрих увидел, как за толстым темным стеклом приятно зазолотилась жидкость. На душе у него отлегло. Бунцоль пришел вовремя. Крюг дружески улыбнулся, хлопнул сухой ладонью тренера по чугунному плечу:

— А ты, старина, все такой же! Годы тебя не берут.

— Нет, Генрих, седею. И даже лысеть начал, — Карл ловко распечатал бутылку. — Я хотел в первый же день чемпионата к тебе заявиться, да как-то не решился. Турнир еще не начался, разное могли бы подумать. Друг в жюри, поэтому, мол, и победу… Я имею в виду других тренеров. А сегодня, в день финала, решился. Теперь, как говорится, все на ладони, со всех сторон видно.

— Хороший у тебя боксер, русский этот.

— Строптивый немного.

— Ничего, ты дрессировать умеешь.

Они сидели в низких креслах, не спеша попивали из рюмок золотистый коньяк и отхлебывали из небольших фарфоровых чашек ароматный темный напиток. Молча наслаждались. Каждый в эти минуты думал о своем, а в общем — об одном и том же: что сидят в приличном номере гостиницы, пьют кофе и коньяк, как в старые довоенные времена. Карл вздохнул и сказал об этом. Генрих подтвердил и грустно добавил:

— Боюсь, старина, что эти времена уже никогда не повторятся.

— Будем всю остальную жизнь вспоминать.

— Если уцелеем, — скептически и откровенно произнес Крюг.

— Не надо мрачных мыслей, Генрих, от них сплошное несварение желудка.

— От действительности никуда не уйдешь, не спрячешься.

— Да, радостей мало впереди. Лучше и не думать, — Бунцоль снова наполнил рюмки. — Мне глупые мысли полезли в голову. Почему-то вдруг показалось, что это наш последний чемпионат.

— А на нем, как и на фронте, побеждает русский дух, — хмуро сказал Генрих.

Бунцоль понял эти слова по-своему. Намекает? И поспешно стал оправдываться:

— Миклашевский наш до мозга костей. Он из остлегиона, медалью награжден за борьбу с партизанами. А его родственник — большая шишка в министерстве пропаганды.

— Да я не о нем, а вообще сказал, — Генрих взял свою рюмку, поднес к глазам, посмотрел на золотистый напиток, покачал его, любуясь переливами света. — Красота!.. Напиток богов!.. А мы с тобой, старина, не боги. И что будет дальше, никто не знает. Что-то, конечно, будет. Но уже без нас. Давай лучше выпьем за что-нибудь хорошее.

— За вечно живой рыцарский дух древних тевтонцев! — бодро выпалил Бунцоль, как бы исподволь намекая на древность рода, к которому принадлежали и все Крюги.

— За рыцарский дух! — подхватил Генрих.

Выпили. Помолчали. Коньяк сделает свое дело, и наступит удобный момент. Карл снова взялся за бутылку, разлил в рюмки.

— За твои успехи в финале, — сказал Генрих, — хотя не очень-то нашим хочется, чтобы победил русский. Но он классный боксер и здорово отделал вонючего макаронника.

Крюг выпил и рассказал, как вчера, после боя, этот самый итальяшка вместе со своим тренером ворвался к жюри и устроил скандал, стал грозить, обещая жаловаться чуть ли не самому дуче и фюреру. Все, конечно, перетрусили, звонили в Берлин, согласовывали, а там, наверху, долго не думают, последовала команда в прессу: снять отчет о поединке.

— Утром мне звонили газетчики и чертыхались, рассказывая, как ночью в типографии вырубали из набранных полос целые куски. Заодно и ты, старина, пострадал, как тренер русского. Но ничего, дружище, завтра будешь радоваться.

У Бунцоля отлегло от сердца. Мир вокруг сразу стал светлее и просторнее.

Глава шестая

День выдался пасмурный, серый, нудный, бесконечно длинный, казалось, без утра и без вечера, с одними сплошными белесыми сумерками. Проселочная дорога, которая петляла в редколесье, вела дальше к станции, это Григорий видел, сверяя карту с местностью. Появление же в одиночестве там, на этой небольшой железнодорожной станции, ничего хорошего не сулило. На карте обозначены и противотанковые рвы, вырытые ленинградцами еще в сорок первом, а теперь превращенные гитлеровцами в узел обороны. А лезть на рожон он не хотел да и не имел права. Приказ он выполнил, дорогу разведал. Надо поворачивать назад.

Справа, чуть в стороне, за редколесьем, поднимался холм, а за ним, невдалеке, тянулась речка, а там, за нею, железнодорожное полотно. Кульга и решил взобраться на холм, оглядеть как следует местность.

— Сворачивай к вершине, — скомандовал он водителю.