Время воздаяния - [23]
В комнате было полутемно; хотя глаз еще без напряжения различал все детали предметов со стороны, повернутой к незашторенному и потому глядевшему неуютно окну, противоположная сторона вся тонула в дымчатой тени; в нее были совсем погружены дальние от окна углы комнаты, шкаф с одеждой, книжные полки — высокие, уходящие к чуть белеющему потолку — и кресло рядом с ними, занятое незнакомым высоким господином в темно — сером плаще. На лицо господина свет падал в количестве еще достаточном, чтобы видеть ясно: приятное лицо, безбородое, взгляд серьезный, но приветливый, рот хорошо очерченный, выдающий благородное происхождение; нос — обычный нос, чуть с горбинкой. Волосы — очень коротко стриженые. Приятная, сильная натура.
— Вы, вероятно, еще ммм… слабы?.. Я, видите ли, просто еще не успел уйти, несколько задержался… Но, поверьте, в моем присутствии нет более необходимости — еще пара часов, вы окрепнете… поверьте.
В его руках что — то блеснуло, я пригляделся — то было золотистое, вернее, просто золотое вечное перо. Заметив мой взгляд, приятный господин не спеша убрал перо во внутренний карман. Эти его уговоры непременно ему поверить навели меня на первую связную мысль:
— Простите, — запинаясь от чего — то мешающего во рту, спросил я, — вы — доктор?
— Да, да, конечно: я — доктор, — немедленно отозвался он. И добавил: — В некотором роде.
Однако дальнейший наш разговор не представил более ничего особенного: «Нуте — с, мне пора…» — «Благодарю вас…» — «К здоровью вам следует относиться бережнее…» — «Конечно, я понимаю…» — «Непременно навещу вас через пару дней…»
Он попрощался со все еще сидевшей рядом со мной женщиной: как с моею женой… — она кокетливо подала ему руку. «А что я должна была ему сказать?» — словно говорил ее чуть смущенный, искоса брошенный на меня взгляд.
Когда за доктором захлопнулась дверь, я спросил:
— Что тут произошло?
— Ну, вчера ты прямо с утра так упился — я просто не знала, что и подумать… Фи, ты был совершенно несносен — нарядился в простыню, вылез на балкон и все пытался обратиться к прохожим с какой — то речью. Но вместо этого поминутно закатывал глаза, будто увидел в облаках марширующее войско, да и не смог выговорить ни слова. Я боялась тебя трогать, поскольку ты так свесился с балюстрады, что только чудом не сорвался. На твое счастье этот весьма милый господин не только проходил мимо в то время, но еще и оказался доктором — он любезно согласился мне помочь… — она чуть задумалась. — Я ему заплатила, конечно… Ты еще был… не в себе…
— Когда мы — таки вытащили тебя с балкона, — продолжала она, — ты сделался буен, кричал, что у тебя отняли сердце, а раз так, то пусть, дескать, разрежут его на кусочки, чтобы раздать всем нуждающимся… Бр — р-р, — ее передернуло. — Это было ужасно, ужасно — доктору даже пришлось сделать тебе какой — то укол… Ты что же — ничего не помнишь?
Я был вынужден признать, что — ничего: ничего из только что рассказанного мне я не помнил. Я помнил совсем другое, но оно теперь уже казалось таким диким в этой мирной домашней обстановке, настолько выходящим за рамки всякого сообразного ей здравого смысла, что я счел за лучшее промолчать. Да и не являются ли мои — по правде сказать весьма туманные и отрывочные воспоминания просто бредом? последствием пристрастия к алкоголю, или таившейся во мне душевной болезни, ждавшей только часа, когда беспутный образ жизни позволит ей выползти наружу? Нет — то есть, да: конечно же — бред. Бредовый сон смертельно пьяного человека… Кстати, я не подозревал, что могу — вот так, до такой степени… — зачем это мне понадобилось? Я откашлялся.
В комнате стало совсем темно; засветили лампу под абажуром. Знакомая лампа — я сам покупал ее несколько лет назад; да и вся обстановка комнаты была мне знакома, привычна, хотя и бедновата. Совершенно знакома, я жил на этой квартире уже давно, с тех самых пор, как переехал из провинции — вернее сказать, не сразу переехал, а уже после того, как несколько лет работал по найму в восточных колониях — был управляющим, потом комендантом — мне еще казалось тогда непонятно: было ли это повышение по службе или понижение, потому что обязанностей и хлопот прибавилось неизмеримо, а платили, в сущности, так же плохо; собственно, по этой причине я и решил вернуться обратно в метрополию и поселился здесь, в районе не слишком роскошном, окраинном, однако же в столице, не в глуши, и первое время казалось, что жизнь наладится.
