Время воздаяния - [19]

«Из моих собственных слов следует, — вдруг подумал я, — что радость в этом мире, вырванном ярким лучом божественного света из тьмы мироздания — всегда преходяща и кратка… И только лишь страдание и свет — вечны…» — и горький дым догорающего костра смешался с горькой горечью, впервые в жизни поднявшейся у меня из самой глубины души, так что въяве ощутил я их полынный вкус, так что свело мне давно ставший обычным розовым, хотя по — прежнему раздвоенный на конце, язык. И еще: «Зачем тогда — всё?..» — мелькнула мышью и юркнула в глубину сознания мысль.

— Зачем тогда всё это, — произнес глухой хрипловатый, ставший мучительным для меня голос, — зачем было творить этот мир, ставить великие преграды для его сохранения, наполнять воздухом, покрывать лесами и заселять животными, приводить лишь для него одного созданных людей, что не могут прожить ни часу вне его хрупких и несокрушимых пределов… Только чтобы заливать божественным светом — их скоротечную призрачную радость и вечное страдание?..

— Что — то здесь не так, — покачала она головою.

Многие десятилетия спустя я вспоминал жгучий стыд, что выплеснутым кипятком стал растекаться тогда по моим щекам, шее, покалывать затылок своими иглами. Это исчадие бездны, казалось, укоряло меня — вестника и проводника света великих небес — в моей слабости, жалком сомнении, исподволь пускающем корни в моей душе; а я — я, даже застигнутый стыдом, не мог более избавиться от этого ядовитого ростка, покуда чуть заметного, слабого и неуверенного, но казавшегося неистребимым. Я допустил еще одну слабость, нелепую, детскую — и снова закрыл лицо руками.

«Не так… не так… — услышал я тогда в ночной тишине свой сдавленный, совсем чужой голос, — я знаю… верю — не так… Но что — не так, я не знаю… И мой владыка не сделал мне милости — дать мне это знание… Наверно, я также не смог бы вместить его, как ты не можешь вместить хитроумности злого предначертания, что бросило тебя сюда… Да, да, я помню — нет, не тебя… Ну, так бросило то, что тебя породило… Неважно: бросило семя — семя зла… И кажется, что оно — всесильно, вездесуще, отовсюду тянутся его отравленные побеги; кажется — несмотря на то, что все движется к лучшему в этом лучшем из миров, греет солнце, веют прохладные ветры, шумят благодатные леса — и взглянув на них издалека, видишь только это радостное и покойное колыхание листвы, слышишь чудесное пение птиц: радость и покой, только покой и радость видны глазу издалека; но приблизившись, приглядевшись внимательнее, видишь, что за ними скрывается непрестанная борьба за… не знаю, за что — за место под солнцем, за пищу; идет непрестанное взаимопожирание; вопли страдания тогда становятся различимы и доносятся из каждого уголка, и это страдание, вечное, неизбывное, без которого немыслимо само существование прекрасного, наполненного воздухом и светом мира, смыкается и переплетается с миазмами, которыми отравляет его вечно стремящаяся его уничтожить темная бездна… И кажется, что они суть — одно…»

— Это не вмещается моим разумом, моею душою… — прошептал я, но люди, пришедшие ко мне, собравшиеся внизу на солнцепеке, конечно не могли слышать этих слов. Только стоящие вблизи братья — сослужники могли — и слышали; но и они не понимали их значения, ибо не могли догадываться о породившей их трещине, что расколола когда — то мою душу — тонкой, как волос, но не смыкавшейся более уже никогда.

Возникла ли трещина эта во время и вследствие моего давнего разговора будто бы с самой ночной тенью? или таилась незаметно во все время моего — казавшегося мне безупречным — служения, и только ждала сказанных тогда слов, чтобы стать заметной?.. Я не помнил этого и не понимал; я лишь будто наяву видел пред собою вырезанный из золотого от палящего зноя, обнявшего меня со всех сторон неба силуэт невероятной и несчастной своим невероятием женщины, что невольно бросила, или заставила меня самого бросить себе тот упрек — возразить на который мне так и не довелось.

— Послушай, это сейчас не имеет никакого значения, — снова сказала она, — ты обещал помочь.

— Помочь? — но чем теперь — после всего этого разговора: он выпотрошил мне всю душу — я могу помочь? И в чем? — ты так и не сказала…

Она долго, испытующе глядела на меня, затем устало опустила глаза и проговорила каким — то странно безжизненным голосом:

— До утра еще далеко, а костер почти прогорел… Мне снова холодно… Не хочешь меня согреть? — сказала и, распрямившись, сладко потянулась всем телом.

Я поднялся и, не говоря более ни слова, зашагал быстрым шагом, почти бегом, прочь по еще темной дороге.

* * *

Я более не встречал ее никогда. Позднее я понял, что ее последняя выходка была лишь средством прекратить этот наш почему — то показавшийся ей бесполезным разговор, средством прогнать меня от себя, не говоря этого прямо: возможно — жалея меня? Вскоре, занятый многочисленными и тяжкими трудами, я почти забыл обо всем этом, оставив для памяти только лишь общую суть — в назидание; я почти избавился от тени сомнения, поселившейся у меня той ночью, убедил себя в том, что все это было лишь колдовское наваждение. И только теперь, в этот раз, выйдя, как обычно выходил на свою ежедневную службу, я вдруг неизвестно почему поддался какому — то странному искушению — мне казалось, что — то натолкнуло меня на эти воспоминания, что — то мельком виденное мною — я только никак не мог понять: что именно. И поддавшись — уже не мог остановить это развертывание ленты памяти, будто случайно оброненной неловким шутом, и стоя в силе и славе своей на священном возвышении великого храма, над толпою, я в то же самое время видел, будто на фоне поставленного между мною и сияющим небом закопченного стекла — себя, сидящего ночной порою у догорающего костра со своей странной собеседницей, видел ее наполненные мукой и надеждой глаза, слышал ее полные горечи слова…