Время волка - [10]

Томас смотрел ему вслед, пока тот, подняв высоко голову, смешивался с гостями. «Почему это всегда должно заканчиваться так», — подавленно подумал он.

Юноша отвернулся и вытащил смятую бумагу из вазы. Этим вечером ему, в самом деле, изменила удача — комок бумаги выпал из руки и покатился под гардину. Когда он нагнулся за ним, его коснулся синий шёлк.

— Не досчитались этого, месье?

Аромат роз ударил ему в нос. Томас вскочил и оказался напротив белокурой гризетки. В этот раз она не кокетничала, а серьёзно его разглядывала. Потом подняла вверх угольный карандаш, который он уронил в игровой комнате.

Томас откашлялся.

— Спасибо.

С неприятным чувством он подумал, что она, наверное, уже долгое время должна была стоять за гардиной.

— Ваш отец страстный мужчина. Но с черепом бретонца он был не любезен. И вы не глупы. Если вы меня спросите, то вы были очень даже умны, что не бросились на шею молодой даме.

На этом празднике вежливых масок её прямолинейность была потрясением.

Это было нелепо, объяснять что-то постороннему, но у него было чувство, что нужно извиниться за своего отца.

— Череп бретонца не был высказан как оскорбление. Моя мать родилась в этом регионе.

Она только улыбнулась и указала веером на комок бумаги в его руке.

— Вы только что изобразили меня, не так ли? Если вы уж крадёте у меня портрет, я хочу хотя бы бросить на него взгляд.

— Боюсь, вам это не понравиться, мадемуазель. Если только вы хотите увидеться со складками своего лица.

— Ох, что было бы определённо не вполовину так много, как имеют некоторые дамы, когда только наносят косметику.

Казалось, что среди всех носителей масок она была единственным живым человеком. Томас знал, что должен был самое позднее сейчас проститься с ней с каким-нибудь галантным замечанием. Вместо этого он подал ей скомканный лист и смотрел, как девушка разворачивала его тонкими пальцами.

— Это действительно хорошо! И вы действительно вор! Вы воруете у меня даже промахи, которые я охотнее бы скрыла, — она указала на маленькую неравномерность своей улыбки, которую как раз изобразил Томас. — Не особенно лестно. Но ваша честность мне нравится. Я могу сохранить портрет?

Прежде чем он смог кивнуть, она сложила рисунок и спрятала в корсаж. Потом забрала стакан красного вина с подноса спешащего слуги и бросила Томасу полный надежды взгляд.

Томас откашлялся.

— Я даже не представился.

— О, я знаю кто вы. Ассистент де Буффона. Скажите, вам действительно доставляет удовольствие проводить дни в зверинцах и оранжереях?

— Вы думаете как раз так, как будто салон здесь никакой не зверинец.

Она как раз пригубила вино и поперхнулась смехом. Но умудрилась не фыркнуть красным вином ему на жилет.

— Вы живёте с риском, Томас!

— И вы всё ещё не сказали мне кто вы.

— Называйте меня просто Жанна. И если здесь действительно зверинец, в котором выставляются животные — в качестве кого находится тут эта женщина?

Она указала на даму с длинным утончённым лицом, которая проходила через салон, высоко подняв голову и покачивая париком — и ответ появился сам собой:

— Однозначно — лошадь, но такую капризную клячу я бы не стал запрягать перед экипажем.

Только что он ещё был полностью подавлен, но теперь поймал себя на том, что улыбается. Гризетка или нет, она ему нравилась.

— Монсеньор дю Барри во всяком случае — лев.

Она махнула рукой.

— Ах, вздор. Он — петух, который гордо выступает между всеми курицами и кукарекает после большого количества выпитого вина. И кем буду я?

— Момент… Кошка, я бы сказал.

— Я надеюсь, так как я прекрасна и грациозна?

— Потому что вы хорошо прячете свои когти в мягких лапах.

Её звонкий смех заставил некоторых господ посмотреть в их сторону, Жанну это не заботило.

— А вы, Томас?

Этот вопрос сразу его отрезвил. Шахматная фигура? Внезапно вернулось его плохое настроение. Он не ответил на вопрос Жанны, а поменял тему.

— Что вы под этим подразумеваете: было разумным для меня, Клер де Треминс — как вы сказали? Броситься на шею?

— Мой дорогой, вы работаете в Париже и совсем ничего не получаете от сплетен? Или вы запихиваете в уши воск как Одиссей, чтобы не разрушиться от пения сирен? Однако было даже не глупо. Н-да, посмотрите-ка: украшения Клер только одолжила, всё остальное оплатил её дядя. Но отсутствие денег — это не причина, почему никто из парижских господ не хочет обжечься об эту молодую незамужнюю женщину, — Жанна склонилась к нему. — Она влюбилась в руки, — нашёптывала она ему за веером. — И, к сожалению, в фальшивку, то есть в своего учителя музыки — итальянца. Когда афёра открылась, он исчез на другой день. Вероятно, помчался назад в Италию, но, возможно, мужчина никогда там и не был. Во всяком случае, Клер полгода пряталась в каком-то монастыре. Конечно, эту историю хотели замять, что, естественно, не получилось. Ребёнка отдали сразу после рождения и её немедленно отправили к дяде. Вероятно, семья думает, что здесь, в Париже, господствуют и без того свободные нравы, что в дальнейшем падшая женщина больше не допустит скандала. Да уж, как только можно себя обмануть.

Теперь у него складывалось впечатление, к чему был точный едкий портрет: то, как Клер вцепилась в маленькую собаку, потому что боялась, что у неё отнимут последнее, что она любила; и она будет вынуждена отдать свою маску высокомерия и отказа, за которой искала убежище. Только это не давало никакой защиты, не в этом городе королей, где хорошо оберегаемые тайны были ещё реже, чем единороги.