Время учеников, XXI век. Возвращение в Арканар - [36]

Величавый, рослый Калас, педагог-академик, когда-то отправленный в отставку за чересчур смелую реформу воспитания, проведенную им в ряде столичных лицеев, усмехнулся.

— Да мне уже и сейчас приходится просить их уделять родителям хоть немного внимания. Ребята жалуются, что материнские истерики отвлекают их от занятий.

— Замечательно… Кстати, Калас, постарайтесь подготовить своих учеников к возможным метаморфозам. Знаете, наш облик, его все труднее маскировать под человеческий, а когда нам станет не до того… В общем, сделайте все, чтобы избежать шока.

Калас опять усмехнулся.

— Знаете, какой вопрос они задают мне чаще всего? Когда мы станем самими собой и перестанем разыгрывать перед ними обыкновенных дядей?

Все присутствующие облегченно засмеялись. Все, кроме Голема. Доктор Голем сидел на своем стуле тихо, словно боялся, что мокрецы начнут преображаться немедленно.

«Дождался, — думал он потрясенно, — столько лет я ждал от них этого, и вот наконец… Надо думать, что чудеса теперь повалят, как снег в январе, только успевай рот разевать от удивления, но я, наверное, уже разучился удивляться».

— Плант, вы отвечаете за город, — продолжал Зурзмансор. — Устройте все так, чтобы не было в эти сутки никаких убийств и вообще смертей. Алкоголь, наркотики — все обезвредить.

Плант, сухощавый, медленный и неловкий, бывший юрист, быстро и мелко закивал, так что очки запрыгали на носу. Голема раздражал самый вид этих очков: непонятно, зачем нужны очки, если мутантам доступен не только видимый свет, но и инфракрасный, и черт еще знает какой. На самом деле Голем понимал, что очень многие здесь по привычке, как старое, но удобное платье, носят свое прежнее тело, вовсе в нем не нуждаясь, а вместе с телом — очки, перстни и носовые платки.

— Пока других поручений у меня нет, — заключил Зурзмансор. — Действовать будем по обстановке. Все свободны, кроме доктора.

Мокрецы дружно откланялись, а Юл Голем остался один на один с Зурзмансором, рассеянно перебирающим какие-то бумаги на столе.

— Готовьтесь и вы, доктор, — негромко сказал «главный» мокрец. — Вы, по сути, остаетесь единственным нашим правопреемником.

— А дети? — так же тихо спросил изумленный Голем.

— Дети? Дети скоро вырастут и пойдут своей дорогой. Вполне возможно, что они даже забудут о нас.

— Что вы, Зурзмансор, они души в вас не чают!

— Не чают? Возможно, но пока мы стоим между ними и миром, они могут оставаться детьми, играть в Будущее, обожать нас и ненавидеть тех, кто на нас непохож. Когда же мы Выйдем, дети останутся в этом мире одни, и им придется считаться с теми, кого они сейчас всей душой презирают. Им придется строить и лечить, учить и вести дипломатические переговоры, и даже управлять. Постепенно мы станем для них мифом, необязательным для памяти, ибо в практической деятельности он будет только мешать. Так что помнить должно будет вам, доктор. Помнить, без романтических преувеличений, все как было, беспощадно и без изъятий, которые вы будете делать неизбежно ради сохранения чистоты образа.

— Я не вечен, Зурзмансор, хочу вам напомнить. — Голем наклонил свою седую, с обширной плешью голову.

— Я помню, но вы сами отказались от регулярного приема сыворотки.

— Не хотел становиться Мафусаилом, да и теперь не хочу.

— Что ж, это ваш выбор.

— Поймите, Зурзмансор, я сделаю все, что в моих силах, как это делал до сих пор, но прошу вас более четко объяснить мне мои функции.

— Пока я не могу вам сказать ничего конкретного. Ждите. Подготовьте как можно больше инъекций, все главные препараты. Будут трудные дни.

— Я понимаю, Зурзмансор, и сделаю все, что в моих силах.

— Я и не сомневался. До свидания.

Голем тяжело встал со стула и направился к двери.

Стекла не было, или оно было настолько прозрачным, что не казалось препятствием на пути к зеленой бездне, распахивающейся у ног. Он невольно отшатнулся и рассмеялся своему страху. Всюду, насколько хватало глаз, зеленел весенний лес. Между его деревьев и вырос этот дом — исполинская башня, шпилем касающаяся облаков. Его комната, прозрачной стеной выходящая на юг, была лишена мебели, однако все время казалось, что мебель незримо присутствует, но предпочитает не путаться под ногами. Не испытывая желания вызвать ее из небытия, он стоял у стены-окна, заложив руки за спину, пристально вглядываясь в белую звездочку, ползущую по краю закатного неба. Звездочка тускнела, увеличивалась в размерах, приближалась, и скоро стали заметны два крыла, мерно взмахивающие по бокам удлиненного, висячего, как у осы, тела. Вдруг диковинная оса метнулась к самому окну, и стало понятно, что это машина. Огромные крылья со сложным оперением поддерживали аппарат в воздухе, а за прозрачным фонарем кабины он увидел какую-то женщину, приветственно взметнувшую красивую руку.

«Эсфирь?»

«Проснись, Голем, а то будет поздно!»

— Поздно?!

Голем с криком подскочил на своей постели, обливаясь ледяным потом. Старое сердце его судорожно трепыхалось. Он пошарил на тумбочке в поисках заветной коробки. Не нашел. Пришлось встать и, не зажигая света, прошлепать босыми ногами по прохладному полу к рабочему столу. На столе коробки с пентатолом не оказалось тоже. Голем вспомнил, что забыл вчера лекарство в терапевтическом отделении. Не захотел на ночь глядя за ним возвращаться, и вот пожалуйста!