Время, точно нитка самоцветов - [9]

— Что ты несешь! Брось! — Он откинул волосы со лба. — Никуда я тебя не заманивал...

— Осознанно, быть может, и нет, но в Особом отделе есть Банк голографической информации, а их методы, знаешь ли...

— Брось, я сказал! — И вновь просверк ледяных искорок. — Неужели ты думаешь, что я... — Но тут до него дошло, как сильно я напуган. — Слушай, тот Ястреб не какой-нибудь мелкий карманник. Он живет точно в таком же безумном мире, в какой угодил сейчас ты, только он живет там постоянно.

Если уж он сюда явился, можешь быть уверен, его людей — глаз, ушей и пальцев — здесь не меньше, чем парней Мод Хикенлупер.

— Хинкл.

— Какая разница, хрен редьки не слаще. Ни один Певец никогда... Слушай, ты серьезно думаешь, что я мог бы...

И хотя я знал, что все эти ледяные искорки — всего лишь струпья на зудящей ране, сказал:

— Да.

— Ты как-то кое-что для меня сделал, и я...

— Скажем, прибавил тебе несколько лишних шрамов, только и всего.

Все струпья упали.

— Ястреб, — сказал я. — Покажи.

Он вздохнул; затем принялся расстегивать медные пуговицы. Полы куртки разошлись. Причудливые огоньки расцвечивали его грудь пастельными узорами.

Я почувствовал, как кривится губа, но отводить взгляд я не хотел.

Взамен я со свистом вздохнул, что ничуть не лучше.

Он посмотрел на меня.

— Их намного больше, чем в прошлый раз, верно?

— Ты убьешь себя, Ястреб.

Он пожал плечами.

— Я уже не могу определить, которые из них я нанес себе сам.

Он принялся их разглядывать.

— Прекрати! — излишне резко выпалил я. Это становилось все более невыносимым, и наконец я увидел, как он потянулся к нижней пуговице. — Малыш, — сказал я, стараясь не выдать голосом отчаяния, — зачем ты это делаешь? — И в моем голосе ничего не прозвучало. Ничто так не приводит в отчаяние как бесстрастие.

Он пожал плечами, увидел, что я хочу не этого, и на миг зеленые глаза полыхнули гневом. Но этого я тоже не хотел. Поэтому он сказал:

— Слушай... допустим, ты прикасаешься к человеку, мягко, нежно возможно, даже с любовью. Так вот, мне кажется, что при этом в мозг поступает информация, которую что-то там истолковывает как удовольствие. Быть может, что-то в моей голове истолковывает информацию совершенно неправильно...

Я покачал головой.

— Ты Певец. Певцы, конечно, люди экстравагантные, но...

Теперь головой покачал он. Очень медленно, почти незаметно. И не сумел сдержать закипевший гнев. Скулы его закаменели и в глазах мелькнула мысль, ясная, как боль, мелькнула — и исчезла, так и не излившись в словах. И свидетельством муки вновь остались лишь шрамы, паутиной опутавшие худое тело.

— Застегнись, малыш. И прости, если я чего-нибудь не так сказал.

Его руки замерли, поднявшись к первой пуговице.

— Ты и вправду думаешь, что я мог сдать тебя копам?

— Застегнись.

Он застегнулся. Потом сказал:

— Уже ведь полночь! Эдна только что сообщила мне Слово.

— Какое же?

— Агат.

Я кивнул.

Он застегнул воротник.

— О чем ты думаешь?

— О коровах.

— О коровах? — переспросил Ястреб. — При чем тут коровы?

— Ты был когда-нибудь на молочной ферме?

Он покачал головой.

— Для того чтобы получить побольше молока, коров держат практически в бесчувственном состоянии. Корм дают внутривенно, из автоклава; питательная смесь перекачивается по трубам, сначала большим, потом — поменьше и совсем маленькие, пока не попадает ко всем этим высокоудойным полутрупам.

— Я видел. В журналах.

— Люди...

— ...коровы?

— Ты сообщил мне Слово. И теперь оно начнет перекачиваться и разветвляться, когда я сообщу его другим, а те будут передавать его еще дальше, пока завтра к полуночи...

— Пойду, меня ждет тот...

— Ястреб!

Он обернулся.

— Что?

— Ты считаешь, нет резона опасаться удара со стороны таинственных сил, более умелых и жестоких, чем мы с тобой... Ладно, будь по-твоему. Но ты еще не был свидетелем такого умопомрачительного исчезновения человека, какое я намерен устроить, как только избавлюсь от этого хлама.

Лоб Ястреба пересекли тоненькие морщинки.

— Ты уверен, что раньше я ничего подобного не видел?

— По правде говоря, совсем не уверен. — Я уже улыбался.

— Ага! — произнес Ястреб и издал звук, который был очень похож на смех, но смехом не был. — Пойду приведу того Ястреба.

Он скрылся среди деревьев.

Я бросил взгляд вверх, на обрывки лунного света в листве.

И посмотрел вниз, на свой портфель.

Аккуратно обходя камни, ко мне поднимался — тот Ястреб. На нем был серый вечерний костюм и серый свитер с высоким воротом. Голова над мясистым лицом была чисто выбрита.

— Мистер Кадуолитер-Эриксон? — Он протянул руку.

Я пожал ее: острые костяшки, обтянутые рыхлой кожей.

— А ваше имя мистер...

— Арти.

— Арти Ястреб. — Я старался не подать виду, что наскоро оцениваю его серый наряд.

Он усмехнулся.

— Арти Ястреб. Вот именно. Я взял себе это имя, когда был моложе нашего оставшегося внизу друга. По словам Алексиса, у вас есть... э-э-э... кое-какие вещи, так сказать, не совсем ваши. Которые вам не принадлежат.

Я кивнул.

— Покажите мне их.

— Вам сказали, что...

Он оборвал меня:

— Ну же, дайте взглянуть.

С любезной улыбкой клерка он протянул руку. Я провел большим пальцем по застежке высокого давления. Щелчок.

— Вы не скажете, — спросил я, глядя, разглядывая то, чем я обладал, — как улаживаются дела с Особым отделом? Кажется, они мною заинтересовались.