Время точить когти - [3]

Рожает. Летят полужидкие комья из обрывков одежды, крови, мяса, ребер.

Стальной кулак с лезвиями и шипами.

Фантастическая рука ныряет обратно в грудь. Мертвая рожа отличается от прежней лишь грязными ручьями у рта, глаза выпучены, язык висит.

Туша плюхается в бордовую лужу.

Над трупом возвышается стройная девушка, сияют фиолетом перчатки до локтей, крылатые наплечники, нагрудник, острые сапоги до колен, лезвия юбки. Сквозь черные вьюны волос – корона драконьим воротником, шесть устремленных назад лучей. Слепят белизной изгибы лица, шеи, плеч, живота, бедер, за спиной тень сложенных в клинок стальных крыльев. Глаза пронзительно лиловые.

Одна перчатка словно фиолетовое зеркало, с шипов и когтей второй текут густые бордовые капли. Девушка смотрит на Андрея, хищную перчатку обволакивают языки белого пламени, кровавая грязь исчезает, пламя гаснет. Скользящий лязг – шипы, лезвия, когти прячутся в перчатку, гладкую, как ее сестра.

Андрей будто камень, ни шевельнуться, ни заикнуться. Пялится на возникшую из ниоткуда незнакомку. Краешек сознания отчаянно вопит, нужно делать хоть что-то, подать признак жизни – крикнуть, спасибнуть, спросить, что происходит, моргнуть… Но чем сильнее вопит внутренний голос, тем мощнее паралич…

Девушка разворачивается к шторму автомобилей, шаги плавно несут прочь, волосы упругим маятником, лучи короны отражают багряное солнце.

Дурак, дурак, настойчиво долбит мысль, виски холодеют от капель пота.

Кожа словно кокон, внутри горит, выворачивается, противоречия скручиваются вихрями, сливаются в нечто новое, что оформляется, стынет, вот-вот вылупится невероятной бабочкой.

– Стой, – шепчет Андрей.

Девушка прыгает на крышу летящего мимо авто, уносится таким же полупрозрачным множеством режущий воздух линий. Скрип тормозов, из-под колес оседланного авто валит мерцающая в закате пыль. Амазонка перепрыгивает на обгоняющий черный внедорожник.

– Стой! – орет во все горло Андрей, крик очень хриплый, бежит изо всех сил, страх лупит по спине, гонит преодолевать предел возможностей. Подошвы бьют асфальт отбойными молотками, каждый удар вселяет надежду выбраться из тупиковой судьбы. Но поводырь стремительно удаляется, волной накрывает понимание: упустить незнакомку будет пострашнее ампутации ног.

Девушка прыгает на крышу приземистого, обтекаемого как звездолет спорткара, стальной зверь с ревом уносит ее за горизонт. Андрей задыхается, мир вытесняет знакомое полотно слепящего света.

Дальнейшее осознается плохо. Вой сирены, стук спятившего сердца, привычные элементы улиц рождают крохотное осознание: где-то рядом его дом, продраться бы сквозь плотную как туман завесу света, хотя сейчас наверняка густой мрак. Все, что порой всплывает со дна белой бездны, смешивается в тошнотворную воронку.

В последней воронке крутятся лоскуты квартиры: полка в прихожей, злополучные семь тысяч, едва хватит на остатки квартплаты, ноут придется скоро продать по дешевке, на тесной кровати он и Маша умудрялись вмещаться с удовольствием, простыня и подушка блестят фиолетом как доспехи.

Из сна вытаскивает трезвон мобильника, знать бы, что однажды любимая песня вызовет желание заткнуть уши, в жизни бы не поставил на звонок.

Из всех пробуждений это – самое скверное.

Болит все: руки, ноги, сердце, голова, зубы, волосы, кровь, даже мысль о бесконечности этого списка. Острую горечь, подавленность вызывает естественная потребность дышать и моргать. Каждый вдох, каждый взмах век пускает по телу армию мясорубок. По щекам бегут слезы, рыдания сопровождаются не менее естественной потребностью вздрагивать, а это – новая волна лезвий.

Андрей близок к тому, чтобы проклясть дату рождения.

Мобильник замолкает, на раскаленный мозг оседает прохладная тишина, растворяется ложкой меда в бочке дегтя.

Хочется потерять сознание, на большее Андрей не рассчитывает, но удается потерять лишь счет времени, превратить час или миг – в вечность.

Андрей балансирует над пропастью мгновений и вечностей, что непрерывно перетекают друг в друга, но в один – то ли прекрасный, то ли ужасный – миг балкон грохочет, скрипит дверь.

Воры.

Впервые в жизни Андрей, который боится связываться со всеми видами преступников, хочет попросить незваных гостей его вырубить, желательно быстро и безболезненно. Андрей собирает жалкие остатки мужества, преодолеть боль, заставить челюсти двигаться.

– Ты все-таки дома, – дребезжит знакомый до боли, лучше и не скажешь, голос.

Колб заслужил прозвище не из-за фанатизма по химии, хотя и сюда успел сунуть нос. Он фанат всего на свете в равной степени, а прозвищем обязан Колумбу.

Интересно, в очередной раз спрашивает Андрей себя, Колбу сочувствовать или завидовать?.. Сейчас, конечно, завидовать, как и львиной доли всего человечества, которая не испытывает такой боли.

Колб страдает гипертрофированной трусостью. Боится каждого шороха, каждой тени, постоянно блестит от градин пота, носит кучу салфеток и платков, а еще аптечку.

Но почти всегда сильнее страха мощнейшее любопытство, Колб давно заслужил репутацию смельчака, психа, любимца девушек. Потому хоть и мускулистый, но тощий как щепка, в организме ежесекундно сгорают калории в отчаянной битве страха и любопытства. Колб таскает блокнот, то и дело украдкой записывает, Андрей готов спорить, конспекты последствий сования носа, впечатления, ощущения и все в таком духе. К примеру, в послужном списке есть решение трехэтажной математической задачи во время прыжка с парашютом. А как-то раз одолжил на денек квартиру у приятеля-натуралиста, настоящие джунгли, на каждом шагу можно споткнуться о ящерку, паука, лиану, которая на деле – змея. Привел туда трех проституток, устроил между ними аукцион за право не отрабатывать деньги. Девчонки чуть не вырвали друг другу волосы. Еще Колб думает о пересадке электрического сердца, так, любопытства ради, жутко боится, обливается потом, озирается по сторонам, будто коварные хирурги уже притаились со скальпелями наперевес. Не говоря уже об алкоголе, наркотиках, сексе со всей живой и неживой природой, прочей ерунде – ясли давно позади. Впрочем избавиться от тех же наркотиков Колбу труда не составило, достаточно было пустить в ход любопытство, мол, что чувствует наркоман, год проживший без наркоты? Колумб – что-то вроде единогласного пророчества. С таким любопытством этот псих откроет таки какую-нибудь Америку, на беду остального человечества.