Время свинга - [35]
Семь
Когда между нами с Трейси все вымораживалось, субботы для меня становились трудны, и за разговорами и советом я обращалась к мистеру Буту. Я ему приносила что-нибудь новенькое — что обычно брала в библиотеке, — и он добавлял к тому, что у меня уже было, или объяснял то, чего я не понимала. Мистер Бут, к примеру, не знал, что на самом деле — не «Фред Астэр», а «Фредерик Остерлиц», но понимал, что значит «Остерлиц»: он объяснил, что имя это, должно быть, не американское, а европейское, вероятно — немецкое или австрийское, возможно, еврейское. Для меня-то Астэр и был Америкой — окажись он на флаге, я б не удивилась, — но теперь я узнала, что много времени он провел вообще-то в Лондоне, что именно здесь прославился, когда танцевал со своей сестрой[71], и что родись я на шестьдесят лет раньше, я б могла сходить в театр Шэфтсбёри и увидеть его своими глазами. Мало того, сказал мистер Бут, сестра его танцевала гораздо лучше него, все так говорили, это она была звездой, а он — ее партнером, «петь не может, играть не может, лысеет, умеет танцевать, немножко», ха-ха-ха, ну вот он им и показал, а? Слушая мистера Бута, я задавалась вопросом, можно ли и мне будет стать таким человеком, кто проявит себя в жизни не сразу, а потом, гораздо позже, и однажды — пройдет много времени — сидеть в первом ряду театра Шэфтсбёри будет Трейси, смотреть, как я танцую, наши положения совершенно сменят друг друга, мое превосходство наконец-то станет признанным всем миром. А позже, рассказывал мистер Бут, взяв у меня из рук библиотечную книгу и читая в ней что-то, в более поздние годы его ежедневный распорядок мало изменился по сравнению с той жизнью, какую он всегда вел. Он просыпался в пять утра и завтракал одним вареным яйцом, отчего вес его не менялся, всегда был сто тридцать четыре фунта. Он пристрастился к телевизионным сериалам вроде «Путеводного света» или «Пока вращается мир»[72] и, если не мог посмотреть очередную серию какой-нибудь мыльной оперы, звонил своей домоправительнице и выяснял, что там произошло. Мистер Бут закрыл книгу, улыбнулся и сказал:
— Ну и странная же он птица!
Когда я пожаловалась мистеру Буту на единственный недостаток Астэра — по моему мнению, он не умел петь, — нежданной неприятностью для меня стало то, как пылко он со мной не согласился: обычно мы бывали единого мнения обо всем и всегда вместе смеялись, но теперь он взял на пианино ноты «Меня целиком», всего несколько, и сказал:
— Но петь же не значит орать во всю глотку, верно? Дело тут не в том, кто голосом может лучше дрожать или забираться выше, нет, все дело во фразировке, в том, чтоб быть искусным, извлекать из песни нужное чувство, ее душу, чтобы стоило человеку открыть рот и запеть, у тебя внутри случилось бы что-то подлинное, а тебе разве не хочется чувствовать по-настоящему, а не просто если тебе по ушам бьет?
Он умолк и сыграл «Меня целиком» полностью, и я спела вместе с ним, старательно пытаясь произносить каждую фразу так же, как это делает Астэр в «Шелковых чулках»[73]: некоторые строки обрывала, другие полупроговаривала, хоть это и не было для меня естественно. Вместе с мистером Бутом мы задумались над тем, каково это — любить кого-нибудь с востока, запада, севера и юга, полностью завладевать этим человеком, даже если в ответ он или она любит лишь маленькую нашу часть. Я обычно исполняла что-нибудь, положив одну руку на пианино, отвернувшись от него, потому что так делали девушки в кино и так я могла следить за часами над церковной дверью и знать, когда войдет последний ребенок, а мне, значит, нужно прекращать, но в тот раз желание попробовать спеть в гармонии с этой нежной мелодией — чтобы соответствовать тому, как мистер Бут ее играет, не просто «орать», а создать подлинное чувство, — заставило меня инстинктивно повернуться внутрь, не допев куплет, и тут я заметила, что мистер Бут плачет, очень тихо, но точно плачет. Я перестала петь.
— И он пытается заставить ее танцевать, — сказал он. — Фред хочет, чтобы Сид танцевала, но она не станет, а? Таких можно назвать интеллектуалками, она из России, и не желает она танцевать, и говорит ему: «С танцами беда в том, что „Давай, давай, давай, только все равно ни к чему не придешь!“» А Фред ей отвечает: «Это ты мне-то рассказываешь!» Прелестно. Прелестно! Теперь послушай, дорогая моя, пора занятия начинать. Ты бы уже переобулась.
