Время спать - [39]

— Это вечная история с сестрами. Я всегда считала, что мама ее больше любит. В конце концов, — приподнимает Дина правую бровь, — она в семье самая красивая.

Она так и говорит; но, думаю, не для того, чтобы я возразил или сказал комплимент. Я, конечно, бываю труслив, но на этот раз все же возражаю.

— По-моему, все дети думают, что родители больше любят их братьев и сестер.

— Ну, как тебе сказать… Когда мне было четыре года, мама разрешила Элис посмотреть, что мне подарят на Рождество, пока я спала. Причем только затем, чтобы она могла проверить, не подарят ли мне чего-нибудь такого, что может понравиться ей.

— Вот это да!

— Естественно, ничего такого там не было. Все ее подарки оказались чуть лучше моих.

Она говорит с горькой ухмылкой. Это ухмылка человека, которого обидели, и он понимает, что не в последний раз.

— Но я знала, чем на это ответить. Я ее поколачивала.

— Поколачивала?

— Ага. А один раз даже привязала к дереву веревкой от качелей.

— А как тебе это удалось?

— Я сначала обрезала веревки.

Никак не могу выбросить из головы образ привязанной к дереву Элис.

— Извини, — смягчается Дина. — Вообще-то, я люблю ее. Просто вчера мы немного повздорили.

— По поводу?

— Да так просто.

— А ты долго собираешься у них жить?

— Пока не подыщу квартиру. И работу надо найти.

— Слушай, я даже не знаю, чем ты занималась в…

— В Америке? У меня была своя пейнтбольная площадка.

— Пейнтбол? Это когда люди, которых не взяли в армию, бегают и пытаются подстрелить друг друга шариками с краской?

— В общем и целом, да.

Я пытаюсь обработать эту информацию, но ни к чему не прихожу.

— Удивительно. Я было подумал, что ты пацифистка.

— Пацифистка? Вообще-то я феминистка. Знаю, это сейчас не модно…

— Ты еще и вегетарианка. Я таких пацифисток, как ты, со школы не встречал.

— Вот черт!

— Хотя держать пейнтбольную площадку — странное занятие. Разве такие игры не являются ужасным проявлением мужской агрессии?

— Ну, и да и нет. Женщины тоже увлекаются пейнтболом. Но я все равно бросила это дело. Примерно в то время, как стала… — легкое движение брови явно подразумевает иронию, — пацифисткой.

— А в Штатах он популярен? Пейнтбол?

Она моргает в ответ. Мне почему-то кажется, что это моргание заменяет собой вздох.

— Да, очень. Можно найти самые современные модели пейнтбольного оружия.

Она замолкает и глядит в окно. Из арабской забегаловки на углу выходит человек с целым пакетом всякой снеди.

— А мы могли бы поговорить о чем-нибудь другом? — просит она.

Только хочу сказать «да», как звонит телефон. Дина вопросительно смотрит на меня. Я не поднимаю трубку, всем своим видом показывая, что мне нет дела ни до кого, кроме нее. Будь я совсем смелым, я бы поднял трубку, тут же сбросил звонок, нажав на рычажок, отложил трубку в сторону и повернулся бы к ней, улыбаясь, как Джеймс Бонд. Но я так не делаю. Срабатывает автоответчик.

— Привет, герой-любовник. Хотела махнуть тебе крылом.

Ох, только не это.

— Собираюсь готовить ужин твоему отцу и вот подумала, что ты, может быть, захочешь зайти и поужинать с нами. Привел бы Тину! По-моему, самое время нам познакомиться. Ладно, шучу, дорогой. Увидимся.

— ЧТО ТЫ ТАМ НА ТЕЛЕФОНЕ ВИСИШЬ, ТРЕПАЛКА СТАРАЯ?

Я уже жду фразы «с таким, как твой отец, не соскучишься», но мама кладет трубку. Гляжу на Дину. Наверное, я весь красный от стыда.

— Трепалка? — переспрашивает она.

— Ну да. Это он любя.

Дина улыбается. Мы оба понимаем, что она сознательно не заострила внимание на другом слове, действительно интересном.

— А кто такая Тина?

Теперь заострила. И я стою перед выбором. Могу сказать, что это… ну, не знаю… моя двоюродная сестра. Какое совпадение! Могу рассказать ей часть правды. Я будто стою перед двумя дверьми. На одной написано: «Начало прекрасных отношений», а на другой: «Кошмар». Размышляя, как поступить, призываю на помощь того единственного человека, который знает о любви все. Она появляется, окутанная облаком света.

— Скажи, как мне поступить?

— Что ты ко мне привязался? — отвечает она. — Я до сих пор не могу прийти в себя от того, как Битти Маклин перепел «Мы только начали жить». Представляешь, он переделал первые строки. Вместо «Жизнь наша только началась / И кружева белы, а обещанья…» он спел «Жизнь наша только началась / Вокруг все дышит обещаньем…». Можно подумать, люди не догадаются, к чему там «белые кружева».

— Карен…

— Лучше бы сразу спел: «И я хочу тебя прямо сейчас». Тоже мне!

— Карен, пожалуйста. Я на тебя очень надеюсь.

Она неодобрительно смотрит на меня и достает из облака книгу — очень большой том в кожаном переплете. На обложке витиеватое золотое тиснение: «Любовь».

— Так, посмотрим, — слюнявит она палец и начинает листать книгу. — Ласка… Либидо… Лиф… Лобзание…

Она отрывается от книги:

— А у тебя, случаем, бутербродика не найдется?

Я отрицательно качаю головой; она вздыхает.

— А, вот оно: ложь, — она выпрямляется и откашливается. — Ложь: лучше не надо.

Она вопросительно глядит на меня:

— Доволен?

И исчезает. Я смотрю на Дину:

— Она говорила о тебе.

Дина кивает. Затем отворачивается, задумчиво почесывая затылок. Не поворачивая головы, она говорит.

— Полагаю, сейчас мне самое время познакомиться с твоими родителями. Ведь мы с тобой уже так долго встречаемся. Не исключено, что мы уже женаты.