Время собирать виноград - [83]

Только теперь, когда столько лет прошло, сгорбившись перед очагом, Старый вспомнил и про слезы в Добричкиных глазах, глядевших на вяз, и про свои, когда выходил он в тот день из абрашевского дома. Свои-то он знал, из-за чего были, были они из-за долга, какой и в две жизни не выплатить, а Добричкины из-за чего — не знал и вот только сейчас догадался: оба слезами тогда умывались от нужды да от горя горького, с ним-то ничего не стряслось худого, а ее не тогда ли уж подхватил этот страшный вихрь?

Наверное, так оно и было, ведь Добричке на долю снова выпало пойти в абрашевский дом — в этот раз на долгое время.

Однажды — зима стояла, мороз обжигал и пальцы, и глаза, и щеки — взял он Добричку за руку, перекрестясь, сказал Старой: дескать, нечего делать, отведу я ее туда, если не отвести, придавит он меня, как эта стужа людей. В тот день Добричке сравнялось тринадцать лет. Старая у огня пригорюнилась, черный платок надвисал над лицом. Как тронулся Старый уходить, кинулась она к Добричке, голубить ее принялась да все причитала: «Чтоб его, аспида, разорвало, чтоб господь пришиб и его, и гадюку эту, чтоб они бела света не взвидели, разрази их чума!» А потом, оторвавшись от дочери, бегом припустилась в комнату.

Пешком, по белым сугробам, засыпавшим и поле, и дорогу в город, повел Старый Добричку; за три часа добрались. А через неделю крестная Добричкина, еще не успевши на порог взойти, срываясь с голоса и заходясь на каждом слове от неуемной крестьянской ярости, накинулась на Старую: «Что ж это с дитем-то будет в такую стужу, тетушка Сава! Хлюстанка-то эта двух уже мужьев уходила да двух усахарила, теперь и еще одного со свету спроваживает, ведь что она, подлая, с девчонкой-то вытворяет: в опорках каких-то Добричка, ну чисто босенькая, вся от холода посинела, волокет на коромысле белье, на речку гоняли стирать, вот она и волокет, что ж вы ребенка-то не заберете, тетушка Сава, ведь она ж мне крестница, прямо жалость смотреть, не знаю уж, как вы так…» Забрать ребенка — как же его заберешь? Легко дело, кума, говорить, да ведь должна же и ты понимать: коли уж на то пошло, что кровинку свою отдаешь злыдням в неволю, в кабалу к таким, как Абрашевица, значит, уж дальше и некуда, нож не только что в кость уперся, а и с той стороны вышел — давай, пошевеливай, чем больше шевелишь, тем глубже вбивается. Хорошо, хоть Георгий дома остался…

Георгий был тремя годами моложе Добрички; что-то ему на долю выпадет? Да уж и так известно что, кому, как не беднякам, знать, какое бездолье ждет их детей в этом мире; одни смиряются загодя, другие — нет. Те, что смиряются, сызмальства на горе детей двоих наставляют: глядите, Мол, ребятушки, хорошенько глядите на этот паршивый мир, никакой его правью не выправить, огнем разве что запалить со всех концов.

Старый таких слов Георгию не говорил, тот рос себе на приволье. Как ушла Добричка к Абрашевым, он занял ее место под старым деревом. И вяз, сверху на Георгия глядючи, сразу сообразил, что с этаким огольцом покою не жди: Георгий не помалкивал и не поглядывал ввысь в его зеленый шатер, а собирал соседскую ребятню, и такой они гвалт во дворе поднимали, носились вокруг толстенного ствола, а после, разбившись надвое, играли в болгар и турок. Георгий все был у болгар верховодом, и все у него голова была в шишках, а нос в крови. Говаривал тогда Старый: «Такие-то, вроде нашего, свернут ужо Абрашевым шею», а Старая прибавляла: «Дай-то боже, дай-то боженька!»

Вот ведь какие надежды могут иногда в душах людских рождаться.

Двенадцатого июля, точно через десять лет после того страшного, рокового для Добрички дня, пока улаживались со всякими свадебными хлопотами, подошел полдень. Свадьбу решили справлять в старой, маленькой и неприглядной избе-читальне, превращенной теперь в клуб пенсионеров. Чтобы не запуталась Добричка, как и уговорено было, поначалу отправились в церковь — где перед тем, как ей от разума отойти, видела она, какое бывает венчанье; устроилось там все на скорую руку, попик пропел, что ему полагается, после по требованию Велико завернули в сельсовет, чтоб председателю показаться; председатель в книге им расписаться дал. Расписалась Добричка, расписался Велико; дело слишком уж как-то торопко шло. Побаивались, как бы чего Добричка не начудесила, но она покорно и молча выполняла все, что ей говорили, одно время в глазах ее даже засветились какие-то огоньки, совсем как у человека со здравым умом. Огоньков этих никто не заметил, только доктор, но и он ничего не сказал. А на него если б кто посмотрел, понял бы сразу, что он и встревожен и обрадован вместе: неужто получится? Тревога его была вот из-за чего: хоть и не отрицается наукой то, что так долго обсуждали они с Велико и Георгием, все же виды на успех ничтожны — трудно надеяться на обгоревшую душу человеческую. Однако огоньки эти, что заметил он в Добричкиных глазах, его приободрили, он молчал и ждал.

Из сельсовета направились к читальне. Ступали все, словно по колючкам, только Добричка шла легко и быстро, не засматриваясь по сторонам, где вдоль стен выстроились мужчины какие-то и женщины. Видно было, что они ее совсем не занимали, словно другое что-то, недоступное этим людям, притягивало ее и подгоняло вперед, а окружающее все для нее исчезло — потому, наверное, она и шла так быстро и легко.