Время собирать виноград - [4]
Как только мы стремительно выкатываем из арки ворот, увенчанных надписью: «Государственный виноградный питомник», и копыта Алчо и Дорчо начинают ритмично стучать по пыльному шоссе, Савичка затыкает пальцами уши, и любая наша попытка подмигнуть или улыбнуться не находит отклика в его остекленелых от страха глазах, устремленных в какую-то видимую только ему точку между нашими головами. Его страх передается и нам.
— Не пугайтесь, господин Савичка, — сочувственно говорит мама, уверенная, что он не слышит ее, она скорее жалеет себя, нежели его, плечи ее мелко дрожат, и она изо всех сил пытается унять эту дрожь.
Над тирольской шляпой отца, над тощим коричневатым перышком торчат стволы ружья, опирающегося ложем на козлы, затвор щелкает отчетливо и сухо, а мамины руки инстинктивно поднимаются вверх — закрыть уши — и опускаются, и в движении этом чувствуется беспомощность, мольба и надежда. Первые горячие лучики солнца отражаются на стволах, их пронзительный блеск слепит меня. С любопытством и тайным ужасом жду — вот поднимаются стволы, вот опаляет нас пламя выстрела, оглушает грохот, — и в беспредельной тишине, наступившей после этого, я как в тумане вижу страшную картину: обезумевшие кони, опрокинутый фаэтон, поломанные колеса, разорванный плюш… картину, которую мама много раз в каком-то трансе, рисовала отцу, умоляя его не ездить на охоту. Среди разрушений только я оставался целым и невредимым, существуя обособленно от всего — потому что не мог представить себе, что со мною нечто подобное может случиться.
Но отец никогда не стрелял.
Когда мы осторожно, будто везли что-то бьющееся, съезжали с шоссе и извилистая колея увлекала нас через ракитник берегом Тунджи, кружила по шелестящим листвою садам или бежала по склоненному ковылю Япа-холма, из-под конских копыт, из-за кустов, с веток одиноко стоящих деревьев взлетали дикие утки, куропатки, сизые голуби (все зависело от времени года), а то и заяц пробегал перед нами, смешно тряся задом. Отец нагибался — я видел его напряженную, острую спину, — двустволка легко поднималась, мушка пыталась поймать жертву, задержать, ее, но мгновения проходили, звуки увядали, теряли сочность, значительность и силу.
Раздавался окрик рыжего Кольо:
— Опять вы сплоховали, господин управляющий!
Он размахивал кнутом и, как дирижер, оставлял за собой целую симфонию шелеста и свиста, шума и стрекота, журчания и конского храпа.
Отец, бледный, потный, с искаженным лицом, оборачивался к нам и робко оправдывался:
— Меня подводит рефлекс. Нужно целиться быстрее…
Обычно мы «охотились» до обеда, и за это время отец несколько раз менял мотивы самооправданий, хотя хорошо знал, что мы не верили ни одному из них, и чувствовал, что после каждой неудачной попытки выстрелить крик рыжего Кольо звучал все яростнее; оправдания нужны были ему самому, и эти его оправдания заставляли нас быть настороже, нам все казалось, вот-вот прозвучит выстрел — и случится непоправимое.
Никогда я не мог сориентироваться среди множества дорог и дорожек — какая-то из них обязательно приводила нас на большой мост с перилами, а оттуда было рукой подать до трех постоялых дворов. Рыжий Кольо эффектно ставил фаэтон под навес, бросал лошадям только что накошенную траву и, держа обеими руками драгоценную отцовскую двустволку, поспешно удалялся, и мы знали — шаг его сменится бегом, как только он скроется из виду. Почти силой мы с мамой заставляли Савичку отнять руки от ушей, помогали ему встать на затекшие ноги, отводили в тенек одного из домов. Первые глотки ледяного пива булькали у него в горле, и он, вытирая, пену с губ, произносил ясно и звонко:
— Большой гром был, верно, Гошенька?
Я наклонялся над лимонадом с пузырьками газа и не мог понять, о каком громе он говорит. Мама и папа выдавливали из себя по скупой улыбке — знак облегчения и привычного одобрения удачной, но порядком уже надоевшей шутки; оба застывшие в своих креслах в странных и неестественных позах: мама — с вытянутыми вдоль подлокотников руками, откинув голову, на лицо ее от стекла падал солнечный зайчик, игривый и светлый; отец — сжавшись, сломленный внутренней болью, с маской унижения и страха на лице; оба медленно приходили в себя, пока благообразный корчмарь в вечно мокром фартуке, с гладкими, без волос руками суетился возле отца:
— Могу для закусочки суджука[1] нарезать, господин управляющий…
Или:
— Колбаска у меня очень свежая, господин управляющий…
Или:
— Рыбку у нас только что поймали, господин управляющий, такой чудесный карпик, по кило кусок…
В воскресные дни за соседними столами сидели крестьяне, большинство было уже в подпитии, другие быстро набирались; при нашем появлении они поднимали свои кувшины, а через минуту и стаканы:
— Будьте здоровы, господин управляющий!
Папа угощал всех (вопреки маминым толчкам ногой под столом и ее шепоту: «Опять будем изворачиваться без денег к концу месяца»); постепенно крестьяне подсаживались к нам, откуда-то появлялась годулка или кларнет, и я видел, как дед Петр из Чаирлия, бывало, мигнет кому-то, шепнет что-то заговорщически — и польется чистая мелодия. Мама морщит под широкополой шляпой свое белое лицо, а Савичка доверительно шепчет:
В сборник входят произведения на спортивные темы современных болгарских прозаиков: Б. Димитровой, А. Мандаджиева, Д. Цончева, Б. Томова, Л. Михайловой. Повести и рассказы посвящены различным видам спорта: альпинизму, борьбе, баскетболу, боксу, футболу, велоспорту… Но самое главное — в центре всех произведений проблемы человека в спорте: взаимоотношения соперников, отношения спортсмена и тренера, спортсмена и болельщиков.Для широкого круга читателей.
В сборнике повестей болгарского прозаика большое место занимает одна из острых проблем нашего времени: трудные судьбы одиноких женщин, а также детей, растущих без отца. Советскому читателю интересно будет познакомиться с талантливой прозой автора — тонкого психолога, создавшего целый ряд ярких, выразительных образов наших современников.
Сборник состоит из трех современных остросюжетных детективов.Романы Трифона Иосифова «Браконьеры», Кирилла Топалова «Расхождение» и Кирилла Войнова «Со мною в ад» — каждый в своей манере и в своем ключе, с неожиданными поворотами и загадочными происшествиями — поднимают вопросы, волнующие человечество испокон веков до сегодняшнего дня.Книга предназначена самому широкому читателю.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
О чем шушукаются беженцы? Как в Сочи варят суп из воробья? Какое мороженое едят миллиардеры? Как это началось и когда закончится? В «Библии бедных» литература точна, как журналистика, а журналистика красива, как литература. «Новый завет» – репортажи из самых опасных и необычных мест. «Ветхий завет» – поэтичные рассказы про зубодробительную повседневность. «Апокрифы» – наша история, вывернутая наизнанку.Евгений Бабушкин – лауреат премии «Дебют» и премии Горчева, самый многообещающий рассказчик своего поколения – написал первую книгу.
Есть на свете такая Страна Хламов, или же, как ее чаще называют сами хламы – Хламия. Точнее, это даже никакая не страна, а всего лишь небольшое местечко, где теснятся одноэтажные деревянные и каменные домишки, окруженные со всех сторон Высоким квадратным забором. Тому, кто впервые попадает сюда, кажется, будто он оказался на дне глубокого сумрачного колодца, выбраться из которого невозможно, – настолько высок этот забор. Сами же хламы, родившиеся и выросшие здесь, к подобным сравнениям, разумеется, не прибегают…
В третьем томе четырехтомного собрания сочинений японского писателя Кобо Абэ представлены глубоко психологичный роман о трагедии человека в мире зла «Тайное свидание» (1977) и роман «Вошедшие в ковчег» (1984), в котором писатель в гротескной форме повествует о судьбах человечества, стоящего на пороге ядерной или экологической катастрофы.
Олег Николаевич Михайлов – русский писатель, литературовед. Родился в 1932 г. в Москве, окончил филологический факультет МГУ. Мастер художественно-документального жанра; автор книг «Суворов» (1973), «Державин» (1976), «Генерал Ермолов» (1983), «Забытый император» (1996) и др. В центре его внимания – русская литература первой трети XX в., современная проза. Книги: «Иван Алексеевич Бунин» (1967), «Герой жизни – герой литературы» (1969), «Юрий Бондарев» (1976), «Литература русского зарубежья» (1995) и др. Доктор филологических наук.В данном томе представлен исторический роман «Кутузов», в котором повествуется о жизни и деятельности одного из величайших русских полководцев, светлейшего князя Михаила Илларионовича Кутузова, фельдмаршала, героя Отечественной войны 1812 г., чья жизнь стала образцом служения Отечеству.В первый том вошли книга первая, а также первая и вторая (гл.
Книга «Ватиканские народные сказки» является попыткой продолжения литературной традиции Эдварда Лира, Льюиса Кэрролла, Даниила Хармса. Сказки – всецело плод фантазии автора.Шутка – это тот основной инструмент, с помощью которого автор обрабатывает свой материал. Действие происходит в условном «хронотопе» сказки, или, иначе говоря, нигде и никогда. Обширная Ватиканская держава призрачна: у неё есть центр (Ватикан) и сплошная периферия, будь то глухой лес, бескрайние прерии, неприступные горы – не важно, – где и разворачивается сюжет очередной сказки, куда отправляются совершать свои подвиги ватиканские герои, и откуда приходят герои антиватиканские.