Время смеется последним - [70]

— Здорово, Альф!

— Пап, только не надо говорить со мной таким голосом.

— Каким голосом?

— Вот этим самым, папским.

— Альфред, ты что-то хотел мне сказать или как?

— Мы проиграли.

— Так, и что у вас в итоге получается? Пять — восемь?

— Четыре — девять.

— Ну, время еще есть.

— Нету никакого времени, — буркнул Альфред. — Всё уже.

— А мама где? — Тед начал дергаться. — Если рядом, передай ей трубочку.

— Тут Майлс и Эймс, они тоже ждут.

Тед по очереди поговорил с двумя остальными сыновьями, выслушал текущую статистику: очки, победы, поражения. Иногда он ощущал себя букмекером — его дети играли во все мыслимые и немыслимые (с точки зрения Теда) игры и занимались всем, что только бывает: футбол, сокер, хоккей, бейсбол, лакросс, баскетбол, фехтование, борьба, теннис большой, теннис настольный, скейтбординг (не спорт!), гольф, «Вуду» (вообще видеоигрушка! Тед отказался это санкционировать), скалолазание, катание на роликах, банджи-джампинг (это Майлс, старший, — Тед угадывал в нем нездоровую тягу к саморазрушению), нарды (не спорт!), волейбол, бейсбол, регби, крикет (эй, мы в какой стране живем?), сквош, водное поло, балет (это Альфред, разумеется) и, совсем недавно, тхэквондо. Иногда Теду казалось, что все это спортивное многообразие нужно его сыновьям лишь затем, чтобы обеспечить отцовское присутствие на максимальном количестве игровых площадок, — и он покорно присутствовал, болел за них и горланил до хрипоты, топчась осенью по пропахшей дымом листве, весной по росистому сверкающему клеверу, а летом отбиваясь от комаров, от которых, впрочем, в нью-йоркских северных пригородах все равно не отобьешься.

После разговора с женой и мальчиками водка ударила Теду в голову, захотелось пройтись. Он редко пил: от спиртного его быстро развозило, и тогда драгоценные вечерние часы пропадали втуне. Каждый вечер после семейного ужина он уединялся на два-три часа, чтобы думать и писать об искусстве. В идеале ему полагалось думать и писать о нем постоянно, но, по правде сказать, не было необходимости (он подвизался в третьесортном колледже, где количество публикаций никого не интересовало), да и возможности (каждый семестр — три курса истории искусств плюс куча административных обязанностей, все ради заработка). Местом уединения служил небольшой кабинетик, удачно вписавшийся в один из углов их довольно безалаберного дома. Тед даже врезал в дверь кабинетика замок — от сыновей, так что по вечерам его мальчики, все в трогательных ссадинах и царапинах, скорбно топтались за порогом. Даже стучать в дверь им было строго-настрого запрещено — папа думает об искусстве! — но запретить им находиться снаружи Тед не мог, и они этим пользовались, толклись под дверью — три призрачных одичалых существа, пивших в полнолуние воду из пруда, ступавших босыми пятками по ковру и оставлявших на стене жирные потные следы от пальцев, о чем Тед каждую неделю напоминал уборщице Эльзе. Сидя у себя в кабинете, он прислушивался к шорохам за дверью, пытаясь уловить горячее любопытное дыхание сыновей. Не открою им, говорил он себе, буду сидеть и думать об искусстве. Но, к своему отчаянию, он все чаще убеждался, что у него не получается думать об искусстве. И он вообще ни о чем не думал.

В сумерках Тед добрел по виа Партенопе до пьяцца Виттория. На площади жители прогуливались семьями, дети радостно пинали мячи, обмениваясь оглушительными залпами итальянской скороговорки. Но чуть дальше, в полутьме, слонялись дети постарше — угрюмые мальчики и девочки, немытое неголосующее поколение: их были толпы в этом городе с тридцатитрехпроцентной безработицей, они ошивались вокруг ветшающих палаццо (где их предки из пятнадцатого столетия жили в роскоши) и ширялись на ступеньках церквей (в чьих усыпальницах покоились те же предки — маленькие гробики штабелями один на другом). Тед, при своих впечатляющих внешних данных — рост под два метра, вес за центнер, лицо с виду вполне безобидное, но иногда почему-то внушает ближним необъяснимое беспокойство, — все же сторонился этих мальчиков и девочек. Он боялся, что среди них окажется Саша, что это она вот прямо сейчас разглядывает его сквозь желтушный фонарный свет, пронизывающий этот город по ночам. В гостинице он выгреб из своего бумажника почти все и сунул в сейф, оставил только одну кредитку и минимум наличных. Ускорив шаг, Тед начал озираться в поисках ресторанчика, где можно поужинать.

Саша исчезла два года назад, ей тогда было семнадцать. И точно так же до этого исчез ее отец, Энди Грейди, проходимец и авантюрист с фиолетовыми глазами, — испарился после очередной неудачной аферы, через год после развода с Бет, и с тех пор о нем не было ни слуху ни духу. Саша, в отличие от него, периодически выныривала на поверхность и просила срочно выслать денег, называя при этом населенные пункты, разнесенные на сотни и тысячи миль; дважды Бет с Хаммером срывались с места и летели на край света, тщетно пытаясь ее перехватить. В списке Сашиных отроческих бед, от которых она спасалась бегством, числились: наркотики, бессчетные аресты за магазинные кражи, непреодолимая (по словам растерянной Бет) тяга к обществу рок-музыкантов, четыре психиатра, семейная терапия, групповая терапия, три суицидальных попытки — все это Тед наблюдал издали с ужасом, который все прочнее сцеплялся для него с самой Сашей. А в детстве она была — маленькая фея: Тед помнил, он однажды провел целое лето у Бет с Энди, в их доме на озере Мичиган. Но после, в редкие семейные праздники, когда Тед с Сашей пересекались, она уже вся была словно раскаленная — не дотронешься, и он старался держать своих мальчиков подальше от нее, чтобы ее самосожженческая злость случайно не опалила и их. Он больше не хотел иметь с Сашей ничего общего. Для него она была потеряна.