Время шаманов - [74]

Илья от таких слов побледнел, голову в руки уронил, разрыдался и от счастья, и от горя.

─ Простишь ли ты меня, Илья Монастырёв? – Спрашивает незнакомец.

─ За такую весть, что сын у меня объявился, прощу тебя, богом клянусь, только не знаю за что.

─ А за то, – продолжает гость, – что это я тебе капкан волчий на тропу поставил, да за то, что ей сказал, что вижу шаманьим взглядом, что у тебя жена и сын в городе и, что счастлив ты. А на следующую ночь утопилась она. Грех на мне неискупимый, и я его как мог делом исправлял, растил Эрлика, при себе держал, от невзгод берег. Вот так-то, Илья!

─ То ли зверь ты, то ли человек, – отвечает Илья, – а только я столько страданий перенёс, что видно мне во взгляде твоём муки душевные неизлечимые. Ты у меня забрал счастье, ты и возвращаешь. Я прощаю тебя.

Тут очередь шамана пришла разрыдаться как мальчишке, все слёзы вылил, что столько лет в сердце держал. Всю ночь проговорили они, что да как делать с Эрликом, как его с Ильёй Павловичем познакомить.

Порешили, что привезёт его через пару недель Николай в Красноярск и подадут они документы в Лесохозяйственный институт. Уж Илья Павлович о поступлении похлопочет. А заночевать придут к нему, якобы как к старому другу дяди Николая. На том по рукам и ударили.

Так оно и пошло. Эрлик не столько в общежитии вечера проводит, сколько у Ильи Павловича живет. Крепко мальчишка к одноногому привязался. Всё-то у него «дядя Илья сказал» да «дядя Илья велел так сделать». Даже у Николая летом в тайге надолго не задерживается, стремиться всей душой к Илье Павловичу. Николай и не в обиде, напротив, разве оно плохо, что сын при отце, хоть и не знает того.

Все бы у Монастырёвых и дальше синей птицей счастья летело, а не поймёшь, то ли кровь к крови потянулась, то ли кара господня за дедовский грех пришла, то ли наговор таёжный шаманский подкрался, – увидел Эрлик Эллу в гостях у брата дяди Ильи и влюбился на всю жизнь.

Любовь эта боком вышла всем. Илья против встал. Обозлило такое отношение Эрлика, посчитал он, что его как сироту безродного к Элле подпускать не хотят.

Старший брат, Сергей Павлович, на Илью накричал: «Держи, – говорит, – своего зверёныша таёжного подальше от дочери моей!» А дед, Павел Монастырёв, который и так обижался на Илью за тунгусского приёмыша, от новости неожиданной за внучку переволновался и за прошлое свое страху натерпелся, от инсульта в больнице дуба дал.

Снова всё против горемычного Эрлика повернулось, дядя Илья хоть по-прежнему и привечал его, но взгляд поменялся, в глазах сухость, холод, только иногда забытым теплом повеет, как по ошибке.

Элле этот Эрлик только забава. Своенравная росла, властная – дедова кровь. Нравилось, что тунгусёнок за ней собачонкой бегает, служит, внимает голосу и желаниям своей богини.

Запретил дядя Илья строго-настрого Эрлику к Элле и близко подходить, а ей отец велел забыть, что есть на свете такая игрушка как Эрлик. А только вышло всё наоборот. Разругались в доску Элла под Новый год со своим женихом и заявилась к Эрлику в общежитие. Он от её нежданного визита дар речи потерял. А Элла уселась у него на кровати ногу за ногу, головку на подушку откинула и спрашивает его:

─ Правда это, что любишь меня больше жизни?

─ Правда! Люблю! – Говорит Эрлик, а у самого глаза горят и руки трясутся.

─ А сможешь всю жизнь только меня любить и служить мне?

─ Смогу. Никого мне кроме тебя не нужно!

─ Тогда возьми меня и люби! Люби горячо, нежно и страстно. Может быть больше не будет у тебя такого случая никогда!

И стала эта ночь и ночью великого счастья для одного и горьким развлечением для другой, а для всех Монастырёвых стала та ночь началом новых бед и страданий. Брат и сестра двоюродные, не зная о том, зачали новую жизнь, и от этого кровосмешения родилась девочка – Эвелина».

Вновь обнаружил себя Колчанов на мохнатой спине летящего зверя. Пропал у майора страх, попривык. Решил обратиться с вопросом: «Скажи росомаха, где я? Почему все вижу и слышу как зритель в кинотеатре?» Зарычал зверь, закашлял как собака – смеется. «Во сне ты, начальник! Пустили тебя поспать в чужую память, в чужие знания. Ничего, скоро выгоним, а пока дальше смотри!»

«Летит время жизни Монастырёвского клана. Дочь с внучкой нагулянной Сергей Павлович в Ленинград жить определил. Квартиру купил, работу хорошую нашел – только подальше с глаз от позора и пересуд. Сам часто к ним летает, а они к нему только иногда по большим праздникам.

Элла так и не призналась от кого дочь. Сам Сергей Павлович на Эрлика грешил – видны во внучке нерусские черты, но и тот-то молчит да отнекивается. Потихоньку гнев и обида ушли из сердца Сергея Павловича, и поселилась там тёплая дедовская любовь к внучке-шалунье. Бог с ним, кто виноват, главное есть молодое семя Монастырёвское! И Илья Павлович так к братовой внучке относится, как и у него никого дороже Ляли нет на белом свете. Элла им – грусть и забота, Эвелина – праздник и счастье.

А у Эрлика любовь и тоска на душе обернулись ненавистью лютой, и имя его страшное оправдывать себя стало, потому что означает оно демон-губитель, кровожадный владыка тьмы и творящий зло. Верят тунгусы, что если не беспокоить владыку Эрлик-хана, то и он не спешит нести зло людям, а если разбудить его, растревожить, то только берегись. Взбудоражила жизнь, обидела, попинала Эрлика Ургалчинова и вылезла его тёмная жестокая натура во всей беспощадности на белый свет. Искусства шаманские силу его укрепили, стал он грозой тайги и людей таёжных, и стали они Эрлика называть Проклятым Демоном. Без женщины обожаемой, без дочери единственной ходит злой Проклятый Демон по тайге чёрной силой, и нет спасения от него.