Время сержанта Николаева - [67]

Комов уже хлопал в ладоши и торопил всех собраться. Феликс с Ибрагимовым грубо приставили стол к дивану и немного примяли пуристскую юбку вскрикнувшей на них Францевны. Соколов именно в тот момент назвал ее черную, ниже колен, бархатную юбку пуристской.

Я различил на полке знакомую фактуру книги Розанова, точно такой, какая была у меня дома. Не кажется ли вам симптоматичным, когда одна и та же книга витает одновременно по всей стране? Я не думаю, что это собственность Елизаровой, скорее всего — ее папы, так никогда и не увиденного мной. Деликатнейшего или замордованного.

Чтобы заглянуть еще в одну комнату, я прошел мимо Майи, монотонно и медоточиво заклинавшей трубку телефона. Голосок ее был, как и прежде, тонюсенький. Таким же узеньким и сияющим был ее ротик. Осмелюсь вообразить таким же узким и отзывчивым ее потайной тоннель. Если я не ошибаюсь, Майя осталась недотрогой для Феликса и доступной для Пащенко. Феликса я помню умирающим, готовым на кастрацию от лошадиной любви к ней. Так я прошел все комнаты и ни в одной не увидел новой, разрекламированной работы Феликса “Нагая Елизарова”. Если бы такая картина в действительности была, она бы была на видном месте.

Наконец, вереница из закусок упоительного периода полуголода и заключительного пира (Елизарова — с винегретом и шпротами, Женечка — с вареной колбасой и килькой в томате, Пащенко — с хурмой и маринованными грибами) прошла в большую комнату, где их встретило спланированное “браво”.

— Чего стоишь? На, неси, — сказал деловитый Пащенко, передавая мне хурму и тарелку с сопливыми маринованными грибами. — Я — за компотом на запивку.

И он тут же вернулся с лиловой жидкостью в графине, пока я искал на столе место для грибков.

Расселись с удовольствием предвосхищения и полной готовности. Приятно было помогать друг другу протискиваться, поддерживать за локти и спины, говорить при этом шалости и припоминать при этом некоторые острые, щемящие осязания.

Только теперь я обратил внимание на то, что все уже были в подпитии, а Феликс даже успел проспаться. Пащенко дотянулся до выключателя и оставил горящей одну лампочку в люстре. Это прибавило не комфорта, а мельчайшего беспокойства. Некоторое время решали, кому что пить, так как выбор получился на удивление богатый. Только Майя отказалась от крепких напитков в пользу мужчин. Францевна, принципиально пьющая, заявила сразу: “Водку”. Я ее понимаю. Водки на столе было действительно больше, и она пока была крепче вина.

— Я, пожалуй, коньяк. Женечка, ты тоже? — сказала хозяйка дома.

По всей видимости, некрасивая Женечка, немногословно девственная и подхихикивающая в ладошку, становилась очередной наперсницей Елизаровой, которой не удается жить без сватовства, мероприятий и в силу этого без все новых и новых названных сестер. Помнится, и моя жена ходила в этой роли. По сторонам от меня сидели Пащенко и Францевна, опасные соседи. Пащенко искуснее других вскрывал пробки (“бескозырки” он их называл) и уже что-то показывал Женечке (тонкую пленку из-под пробки).

Я подумал и предпочел тоже водку, не потому что коньяк был в единственном числе и был куплен мной, а потому что болезненно переношу смешение жанров. Кажется, водка с разведенным спиртом — не такая уж ахинея. Тем более что эти процедурные опасения яйца выеденного не стоят в сравнении с солнечным моментом выпивки, когда по законам загула я иду на все.

В застолье всегда любопытно начало, первая стопка, первая реплика. Иногда оно выходит особенно чопорным, как подъем государственного флага. Главное — не отступить от исторических традиций, не ляпнуть какую-нибудь глупость, когда внимание у всех трезво и обостренно, добропорядочно перечокаться со всеми (не мешкая перед рюмкой неприятного тебе человека или тайной пассии), не надругаться над самим потреблением (упаси вас бог подавиться, поперхнуться, закашляться или процедить гадость сквозь сомкнутые зубы). Выпить надо так первую рюмку, чтобы это напомнило знобящий забег в море. Хватить.

— Больше ждать никого не будем. Да? — сказал Комов, чувствительнее других переживающий заминки. — Сами виноваты. Мы компания старая и давно не виделись, поэтому предлагаю “со свиданьицем”. А второй тост за дам-с и, конечно, стоя.

— А я предлагаю, — сказал Соколов в общем шуме поднимающихся рюмок, улыбок, приготовившихся гримас лица, — первый тост “со свиданьицем с дамами-с”. Таким образом, исключается второй тост и не надо вставать.

— Ладно, пьем. Со свиданьицем! — прикрикнула Францевна и сдвинула свою рюмку с моей.

На фоне всеобщих ляпсусов и у меня немного зависла рука, когда я чокался с Елизаровой. Она смотрела в сторону, на Ибрагимова, когда я обмишурился.

Я совершенно не мог вспомнить, как начиналась вчерашняя попойка с Горкиным. Возможно, с провозглашения “за дружбу”, “за добрососедские отношения”. Думаю, такое начало могло бы украсить любой зреющий конфликт. Меня одолевает стремление к нелицеприятности, якобы заботливо подводящей не к скандалам, а к новому витку непознаваемой, томящей взаимности. Мне, естественно, пришла мысль о цели сегодняшнего сбора, и я обратился к Францевне, уже воздевшей руку ко рту. Ее ухо было мясистым и белым, в первых пористых морщинах.