Время расставания - [146]

На следующей неделе Сергея ждали в огромном Баргузинском заповеднике, основанном в начале века для сохранения ценных соболей, этих неоспоримых королей меха. Их шелковистая, переливающаяся шубка была легкой, как дыхание. Тысячи и тысячи гектаров земли, где господствуют кедры и березы, где бродят бурые медведи, северные олени, лоси. Листва в сентябре там становится золотисто-багряной, а небо — прозрачным. Сразу по прибытии Сергей отправится на берег Байкала и будет любоваться неподвижной, околдовывающей бирюзой воды. Если только в день приезда не разыграется одна из тех осенних бурь, что предвещает приближение зимней стужи, сковывающей озеро льдом, бурь, когда вздымаются пенные волны. Но какое бы время года ни стояло на дворе, когда Сергей Иванович видел священное озеро, а за ним синие горы, он, молчаливый и собранный, останавливался и возносил молитву Богу.

Если бы он решил остаться с Камиллой, то навсегда лишился бы родной страны, так как советский режим запрещал своим гражданам свободно передвигаться по миру, а значит, Сергей утратил бы половину своей души. В данный момент изгнание казалось ему немыслимым. Он никогда не обрел бы счастья с Камиллой во французской столице. И пусть здесь так много магазинов, ресторанов и театров, пусть свет заливает черные и серые фасады домов, а люди, не испытывая гнетущего страха, ездят куда хотят, не оформляя для этого бесчисленные разрешения, — процедура, отравляющая жизнь советских граждан, — отрезанный от своих близких, от всего, что ему дорого, что бы он делал с этой свободой?

— Ты уедешь, я не ошиблась? — раздался мелодичный голос любимой.

Сергей повернулся. Она стояла в дверном проеме. Ночная рубашка с полукруглым вырезом подчеркивала прелестную грудь. Свет ночника, льющийся из соседней комнаты, просвечивал сквозь шелк цвета слоновой кости и обрисовывал стройные ноги. Ее темные волосы рассыпались по плечам, лицо без косметики казалось обнаженным.

«Вероятно, это проявление трусости», — подумал Сергей, и у него защемило сердце.

— Так надо, — пробормотал он. — Все это нелегко для меня, ты понимаешь? Я не могу поступить таким вот образом… Все бросить…

Камилла слегка пожала плечами, как будто хотела показать, что все это для нее не имеет особого значения и она сожалеет, что вообще заговорила на данную тему. Но Сергей видел, что его слова задели ее.

— Когда я был ребенком, меня многому научили, — продолжал мужчина. — Я научился терпеть холод, перебарывать страх, жить в единении с природой, уважая ее. Я это воспринял так, будто мне вручили нечто ценное, тайны и знания, которые я должен сберечь. Но придет время, когда я должен буду передать свой опыт дальше. Как факел… Как верность… Если я отрекусь от всего этого, то потеряю часть самого себя.

Молодая женщина прикурила сигарету от малахитовой зажигалки. Сергей подумал о том, что советские девушки не курят.

— Ты думаешь о своих будущих детях? — спросила Камилла, не глядя ему в глаза.

— Я не знаю, возможно…

Впервые Сергей осознал, что Камилла никогда не говорила о возможности родить ребенка, в отличие от большинства женщин, с которыми он был знаком. Сибиряк спросил себя, в нем ли причина такого молчания, или это некая попытка обмануть призрачное будущее.

— Я все понимаю, — рассеянно произнесла Камилла.

— А ты, ты бы поехала со мной? Оставила бы Францию, если бы я попросил тебя об этом? — поинтересовался Сергей, задетый ее непринужденным тоном.

Молодая женщина села на диван, поджав ноги, и задумалась. Затем она вскинула подбородок.

— Францию я бы оставила хоть завтра, чтобы последовать за тобой. Дом Фонтеруа — никогда.

Неожиданно для себя Волков почувствовал, что начинает раздражаться.

— Ты видишь, все действительно не так просто, — пробормотал он.

Почему он чувствует себя обиженным? Может, потому, что он душу наизнанку вывернул, а Камилла оставалась отстраненной, почти чужой. Сергей нервничал, злился. Возможно, сказалась усталость. Он уже сожалел о том, что разыскал любимую. Лейпциг и Ленинград, эти изувеченные города, видели, как родилась и крепла их любовь, а вот легкомысленный и капризный Париж делал ее непрочной.

Камилла отвела глаза. Она корила себя за то, что проявила слабость и попросила его остаться. Молодая женщина чувствовала себя уязвимой. Смерть отца, ссора с матерью выбили ее из колеи, и теперь гнев и злость мешали ей здраво рассуждать.

Несколькими часами ранее, в тишине бульвара Капуцинов она приняла решение дистанцироваться от матери, чтобы меньше страдать. «Как бы я хотела уехать с ним!» — с горечью подумала молодая женщина. Но разве можно даже на секунду представить, что она покинет Дом Фонтеруа? Чтобы забыть все сомнения, существовать в гармонии с самой собой, Камилле было необходимо дело, основанное ее предками, она должна была слышать стрекот оверлоков, оживленные голоса служащих, должна была находиться в постоянных поисках новых форм красоты. Как и Сергей, она знала, что такое верность, но еще она знала, что такое необходимость.

Взгляд Камиллы остановился на рисунках модельера, которого она только что наняла на работу. Рене Кардо исполнилось двадцать три года, он носил мушкетерские усы, обладал безудержным воображением и характером дивы. Для следующей коллекции он предложил классический редингот на подкладке из бежевой нутрии, норковые накидки для ужина в ресторане, жакеты из черной выдры, отделанные лисой, а также удивительные куртки в технике пэчворк. В поисках новых цветов и фактур он посетил наилучших кожевников и аппретурщиков Парижа, Милана и Нью-Йорка. Его творческая мастерская на бульваре Капуцинов поражала художественным беспорядком — повсюду лежали документы, книги по искусству, фотографии и отрезы тканей. Никто, кроме Камиллы, не имел права входить туда без его разрешения.