Время ранних разлук - [2]

— Ботинки не чищены…

— Подворотничок меняли?

— Старшина, запишите: не гладит брюк… Научить.

Поверка — начало учебного дня. После нее мы взводами расходимся по классам.

Что будет дальше — хорошо известно. Придет Ласточкина, преподавательница немецкого языка, — отдавая рапорт, мы называем ее геноссен ляйтерин — и скажет:

— Сегодня спрашиваю новые сто слов. Кто не назовет одного слова, «отлично» не получит, «аусгецайхнет» не состоится, кто забудет пять, заработает «плохо» и вечером придет пересдавать…

Пересдавать один немецкий — это еще не страшно. Но если к нему прибавится химия или математика?

Единственный человек, который никогда не назначает свидания на вечер, это преподаватель физкультуры. У него — свое:

— Явитесь ко мне в воскресенье, я из ваших мускулов железо сделаю!

Но воскресенье тоже не очень свободно: днём — стрельба в тире, потом — урок танцев.

А в понедельник на поверке командир батареи перед строем подведет итог недели. Несколько человек получат благодарность, несколько — предупреждение. К последним будут обращены примерно такие слова:

— Интересно, зачем вы пришли сюда? Родина тратит на вас огромные деньги, а вы бездельничаете. Сколько умных ребят, настоящих патриотов осталось за стенами нашей школы, а вы занимаете их место!..

Конечно, командир батареи сам понимает, что берет через край. Ему хорошо известно, что те, кого он отчитывает, не бездельники и не слабые. С тройками в спецшколу вообще не берут. Просто здесь труднее, намного труднее. Но командир не может быть либерален, у него свой принцип: «По головке вас пусть гладят дома, а моя задача — воспитывать».

«НА ЧЕМ МЫ ОСТАНОВИЛИСЬ В ПРОШЛЫЙ РАЗ?»

Сегодня после немецкого — история. Историю у нас ведет Орешин. Орешин не только преподаватель, он — директор школы. Директор в спецшколе — штатский, он носит командирскую форму, но без знаков отличия.

В класс Орешин входит стремительно. Увидев у доски дежурного, торопливо говорит:

— Рапорт отставить. На чем остановились в прошлый раз?

— Убийство Марата.

— Ша! Пошли дальше.

У Орешина никогда нет планов урока или конспектов. Рассказывая, он высоко поднимает руку, словно произносит речь с трибуны. Голос его звучит то громко-громко, то переходит на шепот. Порою Орешин замолкает, ищет слова. Те слова, которые нас должны тронуть, взволновать.

Мы сидим не шелохнувшись, только перьями скрипим, записываем. И ничего сейчас на свете для нас не существует, кроме отважного Марата, неистового Робеспьера, пламенного Дантона, кроме тех безымянных парижан, которые штурмовали Бастилию.

В школе историю я не любил. Что в ней было интересного? Учительница простуженным голосом читала учебник и требовала «наотлет» знать все даты. Это в наших сердцах и умах отклика не находило. Прошлое человечества казалось нам тусклым, серым. Оно сплошь состояло из имен царей, лет их правления, названий войн и реформ. Так от Рамзеса и дальше, через все века.

И вот мы слушаем Орешина. Похоже, что он хочет увлечь нас своим предметом настолько, чтобы мы стали не артиллерийскими командирами, а историками.

Историков из нас не вышло, хотя заинтересовались мы этой наукой всерьез. Организовали исторический кружок и читали на нем доклады. Я написал целый трактат о Фердинанде Лассале, где яростно разоблачал матерого оппортуниста.

Каждый раз на занятия исторического кружка людей приходило все больше и больше.

Но у Орешина среди преподавателей появились серьезные конкуренты. Первый из них — математик Комаров, который не уставал повторять, что «математика во много крат увлекательнее романов Дюма», Комаров, который по ходу урока рассказывал нам десятки математических анекдотов, курьезов, парадоксов. Он быстро обратил нас «в свою веру», и мы создали еще один кружок — математический.

Каждый из преподавателей «тащил» нас в свою сторону, и кружки росли, как грибы: химический, литературный, музыкальный, гимнастический. Первенство, однако, «по охвату» оставалось за историческим.

Мы очень любили Орешина. Несмотря на то, что на уроки Орешин часто опаздывал, у него всегда оставалось пять минут, чтобы поговорить с нами о политике.

А мы все интересовались политикой. С малых лет слышали мы от взрослых слова, которые они произносили с тревогой и озабоченностью: «международная обстановка».

Не была она легкой, эта обстановка, когда мы родились, не приносила она радости и в последующие годы. За строчками газетных сообщений то тише, то громче звучала беспокойная барабанная дробь.

Она была слышна, когда люди со свастикой на рукавах маршировали по рейнским городам. Она стала еще слышнее, когда запылал рейхстаг.

В тридцать пятом над Абиссинией появились тени «капрони» — итальянских бомбовозов. Потом мы узнали о горе и доблести Испании.

Искры войны вспыхивают у наших границ: был Хасан, был Халхин-Гол.

В тридцать восьмом мир облетело черное слово «Мюнхен». Мюнхенский сговор был трагедией Чехословакии, крушением надежд на то, что западные державы не дадут Гитлеру распоясаться. Но они шагнули назад…

И вот — год тридцать девятый. Прыжок Германии на Польшу. В Европе — война.

Что произойдет дальше? Где причина предательского поведения правительств Англии и Франции, сорвавших переговоры с нами, посылавших к нам «непредставительных представителей», дипломатов без грамот? Почему гитлеровская Германия пошла на договор о ненападении с СССР? Что этот договор даст нам?