Время ненавидеть - [39]

– Что ты им сказал?

Он мельком делает узорчатый жест правой рукой и заканчивает его тем же мельком, проводя-погладив внешней стороной ладони меня по щеке. Дружеская ласка-утешение, надо полагать, что и почувствовала. А жест и правда узорчатый, каратэшный. Терпи подчиненность, Красилина, – сама призвала Мыльникова на помощь.

Ведь помог:

– Галина Андреевна, подождите меня в коридоре!

И ни один из садистов не пикнул. А через десять минут вышел и говорит мне:

– Ну, двинулись?

А все садисты ему из комнаты ручкой делают, как «и другие официальные лица». И с тем же выражением лица!

Я конечно пыталась прислушаться, о чем там за дверью. Но Викиного голоса: ни гу-гу. А садисты бухтели громко, но неразборчиво. Потому что все сразу. Сколько дыхание не затаивала – не понять… При чем тут любопытство! Судьба решается, без преувеличений! Я себе рисовала: вот они орут, будучи в своем праве; вот пауза после демонстрации Викой удостоверения; вот они орут объясняюще, а Вика фразой-двумя урезонивает их и реабилитирует меня; вот они орут уже виновато и примиряюще, а он если не прощает, то щадит их кратким междометием и покидает. «Ну, двинулись?».

– Что ты им все-таки сказал?

– Неважно. Отдыхай.

– Но ты им дал как следует?! Чтоб запомнили. A?

– Отдохни, сказал, от этой мысли.

– Но ты дал им?!

– Дал, дал, успокойся.

– А как? – теперь уже просто любопытство. Злорадное.

– Из рук в руки, как же еще.

– Что из рук в руки? Как ты им дал, тебя спрашивают!

– Не как, а сколько. Пятьсот ровным счетом. Но пусть тебя это не волнует.

… Меня это волнует. Настолько волнует, что глаза, не успев просохнуть, снова текут. Мокрое место от них остается. Два мокрых места…

Когда садисты в ОПОПе мне групповую пытку устроили, я расквасилась от злости и бессилия. А тут… злости нет, сила есть, но вот… На помощь позвала От беспомощности и реву. Беззвучно.

Значит, получается, Вика не то чтобы защитил честное имя одноклассницы, которую сто лет знает и, будучи представителем власти, может поручиться за ее беспорочность. А получается – откупил. Получается, принял как должное: гражданка Красилина обобрала пьяного, не сойдясь в цене за совместную ночь. А старая дружба не ржавеет и надо выручать гражданку Красилину (в девичестве Лешакову), в какую бы растакую-разэтакую Красилину одноклассница Лешакова ни переродилась за прошедшие сто лет. И откупил. За пятьсот.

«Но пусть тебя это не волнует».

А почему пятьсот, внутренне вдруг возмущаюсь! Откуда цифра вообще такая – пятьсот?!

– Триста – узкоглазому. Двести – налог ублюдкам! – говорит Мыльников, даже не покосившись. Скупым жестом выдергивает откуда-то тугой, твердый платок, обозначив внимательность, и кладет его мне на колени, похлопав – нет, опять же просто обозначив похлопывание дружески и успокаивающе.

– Уб-блюдки! – повторяет он. Холодно констатирует. Без ярости, а брезгливо.

И становится легче. Я реву уже облегченно, промокая стерильным Викиным платком капли-капельки. Вирус ты, хемингуэйный! Ничего не стал объяснять мне, но одним жестом, одним словом дал понять: Лешику верит, а во всю кабацкую историю не верит.

И поступил он просто по ситуации, единственно верно поступил. Победитель не должен метать бисер перед свиньями. Тогда сразу превратится в побежденного: нет большего удовольствия для ублюдков, чем покуражиться над мечущим бисер. На то они все там и садисты, чтобы, понимая абсурд обвинений, настаивать на них. И не такой уж абсурд с их точки зрения. А какая точка зрения может быть у свиней? Вика и победил: не стал объясняться, просто огрел взглядом и молча выложил пятьсот. Правильно! Триста за монголоида, двести… двести вымогали вчерашние мерзавцы. «Такса есть такса», – вразумлял меня прыщавый давеча. Пошел он со своей таксой! С-сутенер! Пусть со своих швабр стрижет свою таксу!.. Ну да, он и сунулся состричь? С меня… Неужели я похожа на… Утешься, не похожа! Красива – да, но уж тут. Просто для ублюдков любая красивая женщина – кукла для постели. А если кукла решила таким образом заработать, она должна платить. Такса есть такса…

Но обидно-то! Хоть и полегчало, но обидно-то! Отдаю себе отчет в том, что Мыльников поступил единственно возможным образом (по-другому он и не мог поступить и не поступал никогда). Но! Плевать мне на то, как ко мне отнеслись садисты. Их отношение понять несложно и безболезненно для собственного самолюбия и душевного комфорта. Если на них как на людей плевать, то просто смотришь и видишь. Да и вся их свинская сущность столь незатейлива, что там и понимать нечего, честно говоря. Но вот если человек для тебя кое-что значит и к тому же достаточно умен, дело становится во сто крат сложнее. Не потому, что перестаешь видеть, а потому, что постоянно сомневаешься в истолковании увиденного.

Вика достаточно умен. Вика для меня кое-что значит. Он – ровня. Именно! Красилин никогда не был ровней: смотрела снизу вверх и ни черта не видела, а рассмотрела и… равняться глупо. Не говоря уже о многочисленной категории вечнозеленых юнцов типа Петюни, на которых иначе как сверху вниз не глянешь, куда там равняться. А Вика… успокоил жестом, и то-то и плохо, что успокоилась.