Время не ждёт - [14]

Летняя забастовка тридцати тысяч текстильщиков, растущее революционное брожение в народе сильно встревожили деятелей «просвещения», призванных обуздать быстрые и строптивые умы юношей. Но нередко напыщенные речи увещевателей лишь повышали интерес гимназистов к политике. В самоубийствах, вызванных невыносимым режимом в школах, юноши обвиняли уже не дирекцию, а существующий строй. Часто возникали конфликты с учителями, и зачинщики их в глазах учащихся вырастали в героев.

Из-за одного из таких конфликтов в 11-й гимназии были изгнаны ученик Зеленко и поддерживающие его товарищи, а из 9-й гимназии ученик Комаров. Все они поступили в 10-ю гимназию, где пользовались особым расположением сверстников и находились как бы на положении политических эмигрантов. Игнатьев и Белоцерковец завязали дружбу с «эмигрантами» и составили ядро учеников, объединившихся на почве недовольства установленным в гимназии режимом.

Лодыгин не знал, но инстинктом опытного человека чувствовал, что эти несдержанные, готовые на все поборники правды крепко связаны между собой каким-то товарищеским обетом. Только спустя некоторое время, когда юноши за прямоту, честность и ум полюбили учителя, они открыли ему свою заветную тайну: все они, как оказалось, состояли в ученическом «Союзе северной школы».

Группы «Союза северной школы» имелись в сорока столичных гимназиях. Он ставил перед собой задачу объединения учеников средних школ для совместных чтений, организаций лекций, диспутов на волнующие социально-политические темы и на темы о революции. Разумеется, члены «Союза» не имели верного представления о том, что такое революция. Несколько лучше разбирались в вопросах революции ученики 10-й гимназии. С ними много занимался Лодыгин, состоявший членом «Союза борьбы за освобождение рабочего класса».

Встречаясь с Игнатьевым на тайных сборах, Лодыгин мог с уверенностью сказать Ляпину, что он легко добьется от юноши послушания. Будто случайно встретив Игнатьева на улице, Борис Константинович сказал ему:

— По некоторым соображениям ты должен сейчас вести себя, как самый тихий, покорный ученик.

— Это почему же?— удивился Шура, подняв на учителя серые глаза. — Я обязан сохранить конспирацию как член «Союза», но как ученик могу открыто бороться против существующих порядков, — с пафосом закончил он.

— Нужно, Игнатьев. Я держу с Ляпиным нечто вроде пари. Разве ты допустишь, чтобы он выиграл пари и посрамил меня?

Шура отрицательно покачал головой.

— Значит, договорились? Юноша утвердительно кивнул.

— А теперь по существу вчерашнего скандала. Я считаю, что не следует подымать шума по всякому пустяку. Я не одобряю демонстрации, которую учинили вы на уроке истории. Зачем ты вскочил на парту и махал рукой, крича? Это мальчишеская выходка! — Шура залился краской до ушей. — Нужно быть выдержаннее и скромнее. Чевакинский хороший учитель, любит ребят, добродушный, но безвольный человек. Я уверен, что он недурно относится к памяти Разина, но назвал его Стенькой, видимо подозревая, что Ляпин подслушивает. Не всякий умеет идти на жертву ради убеждений... Впрочем, мы вернемся к этому вопросу, когда будет в сборе вся группа. До свидания.

Шура пожал ему руку. Застыв на месте, он долго провожал учителя благодарным взглядом. Что за человек!..

Лодыгин много времени отдавал ученикам, подготавливая их умы к восприятию идей марксизма, однако ученики не все знали о нем. Учитель не только состоял в «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса». Он слушал лекции Владимира Ульянова и был лично с ним знаком. Лодыгин усердно занимался теоретическими вопросами марксизма, вел пропаганду среди рабочих и старших школьников.

Однажды, столкнувшись в коридоре с классным наставником Ляпиным, Лодыгин спросил:

— Кстати, как ведет себя ваш ученик Игнатьев?

— М-мм, Игнатьев? П-понимаете, я его не узнаю — тихий, кроткий — полная метаморфоза. Я подумал, что он на день, на два заделался агнцем, но вот прошел месяц, — и он... примерный из примернейших.

— Вот как! Не каторжник, значит!

— Нет, нет, он агнец, агнец. Хи-хи... Однако же не методом убеждения вы одержали победу, Борис Константинович. Дозвольте заметить, что в вашем педагогическом эксперименте есть секрет, который вы скрываете от меня.

— Секрет? — переспросил Лодыгин, загадочно улыбнувшись. — Есть у меня секрет, и большой! Неужто поделиться с вами?

— Непременно, непременно-с, ведь коллеги-с, так сказать, — угодливо осклабившись, сказал Ляпин.

— Так и быть, откроюсь вам, — мотнул головой Лодыгин и, внезапно нахмурив брови, сердито, почти гневно выпалил:

— Секрет — в любви к детям... — резко повернулся, сделал три шага, потом обернулся и добавил:— ...и в любви к человечеству!

Снова в путь

В одной из комнат на квартире Белоцерковца было организовано нечто вроде слесарной мастерской. В углу стоял верстак с тисками и инструментами, на полке — лампа, а возле нее лежали чертежи. Изготовление динамо сопровождалось непредвиденными перерывами и сильно затянулось. Детали цилиндрической формы Шура и Толя заказывали токарям-кустарям, а слесарно-обмоточные работы выполняли сами. Увидев, что сын окончательно «завяз в технике», ослабив интерес к естествознанию, Михаил Александрович махнул рукой. Неисправимый изобретатель!