Время Малера - [14]

Во всяком случае это не растения, не зеленые леса, не усеянные цветами луга, не вся эта мишура. Природа – это значит: законы, диктатура. Уйти от ее власти никому не дано.

Давид почувствовал, как пальцы скомкали листок и разжались; он разорвал еще один, во рту пересохло; Давид сглотнул, но это не помогло, откашлялся, опять напрасно. Нужно собраться! От того, понял ли Граувальд формулы, зависит все. Все. Он посмотрел на растекающиеся по стеклу капли.

Да, в тот день он принял вызов.

VIII

Вскоре после возвращения из Африки Марсель издал маленькую книжку. Она называлась «Приключения» и представляла собой собрание коротких зарисовок из повседневной жизни: о поездке на метро (запахи пиццы, гнили и металла, грязь, желто-пыльный свет), об ужине в ресторане под пошлые аккорды популярных мелодий, о покупке обуви (сначала ничего не нравится, а когда после долгих поисков все-таки находится пара, которая устраивает и которую хочется купить, та на полразмера меньше), об утренних мыслях в первые полминуты после пробуждения: глаза закрыты, внешние шумы еще являются продолжением сна, и сам подъем просто немыслим. Об ощущении, что ты заблудился: в какой-то момент все улицы становятся похожими друг на друга и до ужаса непохожими на те, что хранились в памяти, и на каждом углу ожидаешь увидеть овощной и знакомого пуделя, скулящего под дверью. А все эти досадные, излишние, но вознаграждающие особенным чувством удовлетворения трудности при починке старого велосипеда с порванной цепью, разъедаемой ржавчиной!..

Получился маленький шедевр. Было продано две сотни экземпляров, в печати появилось пять разгромных, две язвительные и две нейтральные рецензии, а через год издательство изъяло остатки тиража из продажи.

– Больше никогда в жизни ничего не напишу, – заявил Марсель.

– Ну и глупо! Из-за одной только книжки… – попытался утешать Давид.

– Да нет. Я совсем не обиделся. Все в полном порядке. Просто я больше никогда не возьмусь за это. – Марсель засмеялся, и его худое лицо покрылось морщинами. Давид не мог понять, серьезно ли он.

Началась учеба в университете. Давид сидел на вводных семинарах и с трудом сдерживал зевоту, он рисовал – заштрихованных человечков, длинноухих собак, технические диаграммы, стараясь не показать виду, что все это ему уже известно, все, что знают преподаватели, и даже намного больше. Это вполне удавалось. Однажды его спросили, не он ли тот самый, кто получил Молодежную премию в области естествознания. С какой стати, засмеялся Давид, ну а если даже и он, что с того? Студентка с философского факультета, не красавица, но вполне симпатичная, пригласила его к себе домой. Они вместе поужинали, а потом переспали, полгода Давид жил в ее комнате, заставленной разными изданиями Кафки и увешанной фотографиями модных французских авторов. Когда она уехала из города, он занял ее квартиру: они устроили невыносимо тоскливый прощальный вечер; Давид не просил ее остаться, а она не просила его последовать за ней.

На следующий день он проспал доклад Бориса Валентинова. Ожидалось много народа – после Нобелевской премии «Текстура физического мира» попала в списки бестселлеров. Валентинов получил премию почти сразу после того, как с помощью краткого блестящего алгоритма, который искали очень давно, вывел массу покоя нейтрино, самых хаотичных частичек на свете. Коллеги пытались опровергнуть его формулу, вгрызались в нее со всех сторон, но не нашли ни одного противоречия, повсюду их сопровождала улыбка уверенного в собственной правоте Валентинова. Еще целых полгода они по очереди тайком проверяли его решение – слишком уж необычное и оригинальное – и в конце концов были вынуждены признать его верным. Некоторое время Валентинов разъезжал с докладами по стране, то и дело его сухощавая прямая фигура появлялась в телевизоре; он, всегда вежливый и, как правило, несколько старомодно одетый, давал удивительно четкие ответы на бестолковые вопросы журналистов. После того как «Таймc» на первой странице опубликовала его фотографию (Давид ее сохранил: смущенно улыбающийся Валентинов, а сверху наискосок надпись: «Повелитель нейтрино»), он вдруг перестал появляться на публике. Не отвечал на вопросы, не писал статьи и выступал только с давно намеченными докладами в какой-нибудь глухой провинции.

Давид проснулся, посмотрел на часы и непонятно по какой причине насмерть перепугался; потом, когда сообразил, что к чему, испугался еще больше и как ужаленный вскочил с кровати. Пока бежал до трамвая, весь взмок, свитер смялся, ноги болели. Прошло десять минут, а трамвай так и не подходил, Давид поймал такси. Он с трудом переводил дыхание, голова кружилась.

– Ничего страшного, – хладнокровно произнес водитель, – успеем.

Они затормозили, Давид расплатился, кинулся вверх по ступеням, наткнулся на вертящуюся дверь, пересек холл и распахнул двери большой аудитории…

Навстречу хлынул поток студентов, все расходились. Некоторые еще сидели на своих местах, просматривая записи и тихонько разговаривая. Казалось, они были в замешательстве. Валентинов только что ушел.

От быстрого бега Давид запыхался. Сколько времени он ждал этого дня, ни о чем другом не мог думать, готовился, обдумывал вопросы, которые имело смысл задать только Валентинову, только ему одному и никому другому… Он побрел назад через холл, мимо вахтера, через вертящиеся двери. На ступенях у входа и на скамейках вокруг площади сидели студенты, пожилые дамы, пенсионеры; в песочнице играли дети. Белый «мерседес» припарковался у тротуара.