Время любви - [23]

Рожала она очень долго и тяжело, но все мучения мгновенно вылетели из памяти, едва она взяла дочку на руки.

Поначалу Ал не показал своего разочарования и решил поступить как истинный американский отец: поставил друзьям выпивку и коробку сигар, жене преподнес огромный букет роз. А когда увидел, что малышка унаследовала его знаменитые ямочки на щеках, присовокупил еще и золотой браслет.

Сесилия все время меняла воду в вазе с розами, а потом засушила цветы в тайной надежде подарить их дочке, когда та вырастет.

Она настояла, чтобы Ал разрешил Тине дать имя малышке. После долгих раздумий та выбрала имя Джорджина. Тина же стала крестной матерью девочки, и Сесилия решила, что теперь золовка сменит гнев на милость и простит ее за то, что она вышла замуж за ее брата.

Увы, надежда оказалась тщетной…

Когда Джине только-только исполнилось три месяца, у Сесилии пропало молоко.

— Вот оно, наказание за грехи, — прокомментировала Тина. — Так и должно было случиться. Чего же еще ждать? Ведь ты увела Ала у его невесты!

Теперь Сесилия уже прекрасно знала, что спорить или защищаться бесполезно. Ал устроился на работу, но почти весь заработок и военное пособие проматывал в игорных заведениях, а на деньги Сесилии купил подержанный автомобиль. Словом, его вклад в семейный бюджет был мизерным.

Однако, думала Сесилия, жить все-таки надо, значит, придется возвращаться в аптеку и зарабатывать самой. Иного выхода нет.

Конечно, ей очень не хотелось оставлять крохотную дочурку на попечение золовки, но таким образом она не только сможет содержать свою семью, но и избавится наконец от постоянного брюзжания Тины и Ала по поводу нехватки денег. Правда, Тине как раз представилась возможность впервые за последние двенадцать лет тоже устроиться на работу, но она решительно отказалась.

— Я уже слишком стара, чтобы кормить столько ртов! — визгливо заявила золовка. — Не хочу и не буду, даже не надейся.

— Значит, ты предпочитаешь оставаться дома и присматривать за Джиной, — холодно отозвалась Сесилия. — Но ведь Джина — моя дочь.

— Да какая ты мать, сама подумай, у тебя и молока-то нет, — отрезала Тина. — Вот если бы девочка питалась материнским молоком…

— Знаю, — помрачнела Сесилия, — знаю.

Последовала долгая пауза. Сесилии не хотелось говорить о том, что, когда она увидела следы ярко-оранжевой помады на нижнем белье мужа, от перенесенного шока у нее сперва пересохло во рту, а на следующий день пропало и молоко. Уж кому, как не Тине, знать о похождениях брата! Сесилия даже подозревала, что той было прекрасно известно и имя обладательницы этой вульгарной помады. Иногда у Сесилии появлялось неприятное чувство, что Тина знает и то, что происходит у них в спальне.

— Ты хочешь сказать, что я недостойна ухаживать за твоей дочерью? — прервала молчание Тина. — Между прочим, она моя крестница, не забывай.

— Да нет же, Тина, что ты! Ты не так меня поняла… — начала Сесилия, но та ее прервала:

— Кто, по-твоему, вырастил Ала?

— Ты, конечно, ты.

— Вот именно! Бедная мамочка умерла от родов, когда произвела Ала на свет Божий. — Как всегда при упоминании матери, из глаз Тины полились обильные слезы. Промокая их платком и громко сморкаясь, она покачала головой. — А мне было тогда всего четырнадцать лет, четырнадцать…

— Джина очень тебя любит, Тина! — быстро проговорила Сесилия. — В твоих надежных руках ей будет хорошо.

Таким образом, в январе 1946 года Сесилия вернулась на работу в аптеку-кафе на Седьмой улице. Иногда она стояла за стойкой, иногда прислуживала в качестве официантки, подавая посетителям кофе, булочки и гамбургеры. Заказы она приносила быстро, никогда ничего не путала, была вежлива и приветлива, и очень скоро у нее появилась постоянная клиентура. Ей было всего восемнадцать с половиной, но она знала, что выглядит гораздо старше.

Действительно, ей можно было дать все тридцать, но Сесилия и не подозревала, что в своем форменном ярко-желтом платьице она привлекает всеобщее внимание поразительной красотой. Никогда не считавшая себя интересной, она не пользовалась своей внешностью и не извлекала из нее выгоды.

Было в ней нечто грустное и таинственное, что выгодно отличало Сесилию от всех остальных официанток в округе, на лицах которых, как правило, навеки застыло скучающее выражение.

Сесилия гораздо чаще, чем другие, получала чаевые, и довольно приличные, но относила это за счет присущей ей предупредительности и желания сделать все, чтобы людям было хорошо.

Чаевые, как и зарплату, она целиком отдавала мужу, но приходила домой такая усталая, что даже не пересчитывала деньги. Зато их тщательно считал Ал, а уж после решал, сколько выделить жене на необходимые расходы, то есть па продукты для семьи и одежду для Джины.

Он заставлял Сесилию отчитываться за каждый истраченный цент, сразу же дав понять, что, хотя она и зарабатывает деньги, хозяин все-таки он. Такая жизнь была достаточно трудна, но следы дешевой помады исчезли с рубашек и белья Ала, а от его пиджаков перестало нести отвратительными цветочными духами, поэтому Сесилия была довольна.

Месяц проходил за месяцем, ее английский становился все лучше и лучше. Даже сны Сесилия теперь видела на английском, а когда оставалась наедине с дочкой, всегда говорила на этом языке. Она поклялась, что не допустит, чтобы Джина разговаривала так же плохо, как Ал или Тина. Неужели, думала она, когда они впервые встретились, она действительно восхищалась произношением Ала? Да нет, просто то, что Ал мог изъясняться не только по-итальянски, приводило ее в восторг, делало его привлекательным и значительным в ее глазах. Какой же простушкой она была в то время!