Время культурного бешенства - [37]

Не в силах совладать с любопытством, она исподтишка подсматривала, что делает ее ребенок. Ей случалось видеть в кино, как выглядит работа художника. Посмотрит сперва на модель, потом, с палитрой в левой руке и кистью в правой, подойдет к мольберту и сделает пару мазков, затем посмотрит на модель подольше и повнимательней и накладывает мазки уже в большом количестве, один за другим, словно бы и забыв про натурщицу.

Тим работал совершенно иначе. Именно работал, а не играл в живопись — она это поняла сразу. Он выдавливал на палитру черную краску, и по его лицу было видно, что ему очень нравится, как краска вылезает из тюбика. Затем он подмешивал к ней немного чего-то синего и накладывал на холст плотный сочный мазок, а рядом с ним — другой, маленькой кистью — тонкий мазочек желтого, а после этого мог долго сидеть неподвижно, рассматривая что-то внутри себя. Тем временем первые мазки подсыхали, и мальчик поверх желтого накладывал новый черный мазок и опять впадал в задумчивость.

Выходило, что живопись живописи, как и художник художнику — рознь.

Первый холст мальчик раскрашивал примерно четыре дня, после чего дал ему подсохнуть пару часов. Мать пришла в полное недоумение: для чего нужно было намешивать туда разные краски, да еще столько думать, как это сделать, если в результате все полотно оказалось черным?

Тим же на черном подсохшем фоне в течение нескольких минут размашистыми мазками выписал слегка наискосок оранжевую полосу, шириной сантиметра три или четыре, нельзя сказать, что кривую, но и не совсем ровную.

По тому, как он смотрел на холст — она была готова поклясться, что смотрел, хотя смотреть ему было нечем — она поняла, что картина готова. Он поставил ее сушиться, прислонив к стенке, вставил в плеер музыкальный диск и погрузился то ли в размышления, то ли в созерцание чего-то, ей, его матери, недоступного.

Она же время от времени находила повод заглянуть в его комнату и, как бы невзначай, посмотреть на картину — чем-то та привлекала, и даже не привлекала, а беспокоила. Каждый раз, когда полотно попадало в поле ее зрения, ей почти явственно слышался чей-то негромкий вскрик.

Через день они поехали на место бывшей горы (Тим упрямо продолжал говорить «на гору»), и мальчик взял почти просохший холст с собой. А потом возил его в своем кресле во время прогулки. В каком-то пришедшемся ему по вкусу месте он поставил холст вертикально на землю, подперев его палочкой — впечатление было такое, будто он предъявляет свое творение заброшенному руднику, или наоборот — рудник творению.

Отец, наблюдавший эту сцену в бинокль, недовольно нахмурился: не хватало, чтобы у мальчишки возникли проблемы еще и с головой.

— Черт-те что! — проворчал он недовольно. — Однако это место ему на пользу, — в ответ на недоуменный взгляд жены он передал ей бинокль.

Как раз в это время Тим, спокойно просидев с полчаса, перегнулся через подлокотник и поднял стоящий на земле подрамник с холстом. Дома такие движения для него были невозможны.

— Господи, — вздохнула она, — неужели ему это место может помочь?

— Кто знает? — пожал плечами отец. — Здесь все еще магнитная аномалия. Может быть, в этом дело.

Предъявление холста руднику чем-то не устроило Тима. Вернувшись домой, он небрежно швырнул полотно на пол.

— Зачем ты так? — всполошилась мать. — Мне нравится твоя картина.

— Извини, я не знал. — Тим не хотел ее обижать и добавил серьезным тоном: — Если нравится, возьми себе и повесь на стену.

Тим продолжал упорно работать, по нескольку часов каждый день, не спеша и делая иногда долгие паузы, словно к чему-то прислушиваясь. С точки зрения матери, все его картины были между собой схожи. У всех был черный фон, который, впрочем, постоянно видоизменялся — даже она, не имевшая опыта восприятия живописи, это чувствовала. Иногда эта чернота выглядела ледяной мерзлой пустыней, а иногда — раскаленным кипящим месивом; были холсты и пугающие, во внутренней тьме которых пряталось что-то невообразимо жуткое, готовое при случае вылезти наружу. Чернота полотен всегда перечеркивалась цветными полосами, одной или несколькими. То яркими, то приглушенных цветов, расположенными под углом или параллельно друг другу, в редких случаях — пересекающимися.

Обзаведясь книгами по искусству, мать уже знала — то, что делает ее сын, называется абстрактной живописью. Его картины казались ей не скучней и не хуже тех, что были в альбомах, и главное, она воспринимала их как нечто живое, вызывающее в ней отклик, хотя и отнюдь не всегда в виде положительных эмоций.

Ей, конечно, хотелось показать работы Тима какому-нибудь специалисту по живописи. Но, понимая, что ее ребенок — уже личность, не только как человек, но и как художник, и показывать его картины без спросу нельзя, она пока не решалась заговорить с ним об этом.

Жизнь семейства теперь подчинялась четкому неторопливому ритму, определяемому педантичным трудолюбием Тима. В течение недели он писал новое полотно, чтобы в выходные дни предъявить его останкам горы. Каждый раз в этой процедуре либо гору, либо самого художника что-то не устраивало, и он увозил картину домой, с той или иной степенью убедительности стараясь скрыть раздражение. Зато коллекция матери постепенно пополнялась.