Время красного дракона - [12]

Друзья встретились вновь, но вели себя осторожно, близкие отношения свои не выказывали. Да и дружба их была необъяснимой по тем временам. Аркадий Порошин свято верил в торжество мировой революции, в идеалы коммунизма, в необходимость диктатуры пролетариата. А Мишка Гейнеман сокрушал все эти понятия своей блистательной иронией, критической остротой, веселым безверием. И они полемизировали ночами напролет, спорили, обзывали друг друга, оскорбляли, но скорее шутливо — без малейшей злости. Порошин испытывал перед Гейнеманом и чувство вины, понимая, что друг попал в ссылку не просто так. Отца взяли скорее всего за длинный язык, а Мишку-то за что бросили в ад?

— Ты зачем средь бела дня приперся? — спросил Гейнеман.

— У меня, видишь ли, дело...

— Какие дела могут быть в наши дни? Приходи завтра вечером, я тебе покажу чудо. Есть у меня один зэк, волшебник.

— Псих?

— Для общества он — псих. Для нашего советского общества каждый необычный человек — или враг, или чокнутый. Аркаша, у меня сердце обливается кровью, когда я с ним беседую. Чтобы спасти его от гибели, пристроил библиотекарем, прикармливаю.

— Мишка, я тоже волшебник: легко могу угадать фамилию, имя, отчество твоего чудодея.

— Валяй!

— Бродягин Илья Ильич. По прозвищу — Трубочист.

— Аркашка, ты — гений!

— Я сыщик, Миша. Дай-ка указание доставить сюда срочно этого Бродягина. Он мне нужен позарез.

Офицер караула привел зэка минут через десять. Перед начальством предстал высокий, изможденный, начинающий седеть человек, но явно лет сорока, не более. Его ястребиный нос хищно жаждал свободы, но голубые мерцающие глаза были полны скорби и обреченности.

— Садитесь! — указал Порошин на табурет, припомнив, что видел этого типа на базарной толкучке рядом с нищим, похожим на Ленина.

— Благодарю, Аркадий Иванович, — галантно склонил голову зэк.

— Откуда вам известно мое имя, отчество?

— О, мне известны все тайны мироздания. А фамилию, имя, отчество любого человека увидеть не так уж трудно.

— Илья, давай без фокусов, — попросил Гейнеман. Порошин подтвердил:

— Дешевые фокусы не пройдут. Я исповедую диалектический материализм. И обычно нахожу истолкования для любого загадочного или мистического явления. С моей фамилией, именем, отчеством — вообще не вижу ничего загадочного. Вы ведь побывали в нашем милицейском подвале, общались там с арестованными. И здесь, в колонии, меня могут знать многие. Шокировать меня вам не удалось. Перейдем к делу, официально. Ваша фамилия, имя, отчество? Сколько вам лет? То бишь — год рождения...

— Не знаю, как и ответить, гражданин следователь. По кличке я — Трубочист. Так уж меня называют.

— Кто вы по документам?

— По документам я — Бродягин Илья Ильич, уроженец казачьей станицы Зверинки, что под городом Курганом, на реке Тобол. Но в самом деле я просто запрограммирован под уроженца Зверинки.

— Откуда же вы в самом деле?

— Я прилетел к вам в 1917 году, с планеты Танаит.

— Откуда прилетели?

— Из далекого созвездия Лебедя. Наш корабль потерпел крушение.

— Гражданин Бродягин, об этом побеседуйте, пожалуйста, с психиатром, с учеными, с поэтами.

— Психиатры признают его нормальным, — вмешался Гейнеман.

— Хорошо, хорошо, — продолжил Порошин. — У меня к вам, гражданин Бродягин, весьма простые вопросы: с кем вы находились в камере ? 2, когда были арестованы за побег из колонии?

— Со мной в камере был Ленин, Владимир Ильич. Но его отпустили, предварительно избив. Сержант ваш пинал, колотил кулачищами Ленина и кричал: «В следующий раз я с тебя шкуру сниму, Владимир Ильич!»

— Кто был еще в камере?

— Портной Штырцкобер. Но его отправили на постоянное место жительство, в тюрьму. А после Штырцкобера ко мне в камеру затолкнули женщину. Но, знаете ли, очень почтенного возраста. Нельзя ли в следующий раз — помоложе?

— Кто доставил в камеру женщину?

— Не женщину, а старушку, Евдокию Меркульеву. Ее притащила конопатая горилла в милицейской форме.

— Вот этот работник милиции? — показал Порошин фотокарточку сержанта Матафонова.

— Да, это он, — кивнул согласно допрашиваемый. — Ленина избивал и пинал он. И старушку он слегка поколотил.

— Гражданка Меркульева была живой? Она стояла на ногах? Или ее затолкнули в камеру мертвой, без сознания?

— Бабушка была живой, Аркадий Иванович.

— Как долго она была живой?

— Всю ночь. Мы с ней, можно сказать, подружились. Заинтересованно обменивались впечатлениями, обидами. И она исполнила для меня танец ведьмы. Такая дикая пляска с превращениями то в девицу, то в скелет.

— Вы с ней танцевали, плясали?

— Разумеется, я не мог отказаться от приглашения.

— Когда, как и при каких обстоятельствах она умерла, гражданин Бродягин? Правомерно ли утверждать, что гражданку Меркульеву убил сержант Матафонов?

— Сержант не убивал старушку.

— Кто-нибудь еще в камеру заходил?

— Нет, Аркадий Иванович, никто больше камеру до утра не открывал.

— Тогда, может быть, вы, Илья Ильич, помогли расстаться бабушке с драгоценной жизнью? Предположим, вам не понравилось, что она во время танца превратилась из молоденькой девицы в скелет. И вы от справедливого возмущения слегка ее придушили.

— Во время танца со мной она скелетом обернулась всего один раз. У меня не было к ней претензий.