Время красивых людей - [50]

– Не жалко салфеток-то? – пробурчал Марко, медля принимать кофе из рук младшей дочери. – Нужнее же будут. И воду не жалеете, столько на руки вылили.

– Иншалла, – повторила Эсма.

– Что, прям спустится ваш Аллах в катакомбы с упаковкой бумаги и баклагой воды? Ну-ну.

– Аллахом все предначертано, он всем распоряжается. Но человек предначертанного не знает и волен делать выбор.

– А смысл? Если все уже известно?

Эсма отпила из стаканчика и надкусила рахат-лукум и салфеткой стерла белый след от сахарной пудры с губ. Алиса отметила, какие у нее ровные белые зубы, как из рекламы дорогой клиники.

– Пока человек может выбирать, нужно выбирать. Когда изменить будет нечего, можно сказать, что Всевышний это предопределил. Но все ли возможности ты использовал прежде, чем встретиться с его волей?

– Все равно не догоняю. А это все тут при чем?

Марко обвел рукой кофе, коробку со сладостями, фонари, в свете которых одна из дочерей устроилась со своим стаканчиком и книгой, а вторая набрасывала что-то карандашом в альбоме.

– Это наш выбор. Сначала у нас забрали мужа и отца. Потом улицы. Потом дом. Потом право быть человеком. Но есть что-то, что забрать у нас не смогут.

– Салфетки, что ли?

– Право решать, что по-настоящему важно.

– А что важно?

Эсма улыбнулась и повторила жест Марко, широко повела рукой.

– Вот это.

Он хмыкнул, но не стал настаивать. Залез в коробку, уцепил еще кусочек лукума, но прежде чем вытянуть его из ячейки, все-таки бросил быстрый взгляд на Эсму. Она кивнула.

Все вместе они сидели вокруг горелки, согревались горячим кофе и унимали сладким дрожь в руках и ногах. Мика забрал у Марко рюкзак, полез внутрь, достал две банки с консервами и упаковку хлебцев и выложил рядом с горелкой.

– Ну что вы, – сказала Эсма. – Не нужно. Вы у нас в гостях. Сейчас выпьем кофе и поговорим, а потом девочки сами накроют на стол.

Обедали консервированной фасолью, но к ней вскрыли вакуумную упаковку с говяжьим пршутом, а на десерт заварили кипятком быструю овсянку с фруктами из пакетиков, на которых красовались стройные девицы, пропагандирующие здоровый образ жизни. После еды младшая устроилась с книжкой у фонарика, а средняя села точить карандаши. Старшую Эсма подозвала к себе. Достала из рюкзака пистолет. Осмотрела целик, проверила предохранитель и магазин, после чего вручила оружие дочери. Та молча приняла пистолет и так же молча покинула зал.

– В дозор, – пояснила Эсма. – Одна из нас на всякий случай всегда караулит на территории ближе к выходу на поверхность. А теперь давайте поговорим.

Говорили о том, что наверху. Мир наверху называли словами «там» и «тогда». Словно не несколько дней прошло для этих женщин и несколько часов для Алисы и остальных, а полжизни. Как быстро поблек тот мир над землей. Как быстро четыре женщины привыкли к тому, что они одни, без мужской защиты, прячутся в пещере от частого гребня нового режима.

Про режим рассказала Эсма.

– Объявили, что город разделен и границы между секторами перекрыты. Сказали, что нужно сидеть по домам. Связи нет. Сначала можно было выходить на улицу, потом запретили. Наша соседка попробовала выйти, ее не пропустили и загнали обратно. Сначала по громкоговорителям транслировали: надо подождать, скоро будут новости. Потом стали ходить по квартирам. Ходили люди в военном, потом в штатском. Они делали перепись и проверяли документы. У нас документы боснийские, а у старшей двойной паспорт. Они поставили отметку в списке. В первую ночь мы с соседями выходили во внутренний двор, его не видно с улицы. Мы сидели, пели и разговаривали. Приходили другие люди, делились слухами. А на вторую ночь мы с девочками ушли.

– Почему?

– К нам пришел один из тех, кто ходил со списками. Он был без формы, но со значком на груди. Я его знаю, он жил через улицу от нас. Играл на гитаре и немного рисовал. Мы иногда встречались и разговаривали в соседней пекарне. Он сказал, что будут забирать. Посольских, иноверцев и других. Неблагонадежных для страны, так это называется.

– Что это значит?

Эсма пожала плечами.

– Думаю, вы сами знаете, что это значит.

– Куда забирают?

– Кто скажет. Но, думаю, что вы это тоже знаете.

Эсма внимательно посмотрела на нее, и Алиса каким-то образом поняла, что это «вы» касалось не группы, а лично ее. Она молча кивнула: да, знаю. Ответ был расклеен на листовках и плакатах, и вздернут на древках, чтобы красоваться во главе мрачных шествий под молитвенные распевы.

– Мы собрали самое необходимое. Мальчик обещал нам помочь. Я предложила заплатить, но он сказал, что деньги не в ходу. Я разрешила ему выбрать из своей шкатулки все, что понравится. Он провел до парка Ташмайдан, а дальше мы сами нашли дорогу.

– И как там, в городе? В центре?

– Заставы. Горят костры. Ходят только те, у кого есть разрешения. Большинство, кому не оформили бумаги, сидят по домам и ждут. Новые документы будут давать по спискам. Мальчик сказал, что сначала их выдадут «необходимым элементам» – тем, без кого город встанет. Потом, в порядке приоритетов, всем остальным. Кроме тех, кому не выдадут совсем.

За последние три года Алиса наслушалась об особом сербском пути и особой сербской истории, об особом положении Сербии в мировой истории и на мировой арене. Об этом ей были готовы рассказывать таксисты, случайные мужчины в очереди в маленьком супермаркете на углу и официанты, которые слышали ее акцент. Столько слов, которые она слышала и раньше от других людей в других местах. Слов, которые начали говориться за много поколений до того, как Алиса родилась. Ничего нового. Людей все так же делили на чистых и нечистых. Людей так же ужимали до строчки в списках, до пары пометок, которые должны решить их дальнейшую судьбу и отменить все, что еще можно было бы сказать об этих людях. Говорят, история повторяется дважды: один раз как трагедия, второй – как фарс. Но эта история повторялась раз за разом только в первом варианте.