Время колоть лед - [95]

“Ты знаешь, наши врачи – великие! – говорит Чулпан тихо и торжественно. – Они перевернули весь мир и, кажется, придумали, как спасти Дарину”.

Средство, найденное врачами центра имени Димы Рогачёва, работает недолго. Болезнь не поддается. Дарина возвращается домой, в Симферополь. Ей не то чтобы стремительно становится хуже. Рак наступает постепенно, шаг за шагом, и отбирает у молодой и красивой девушки, намечтавшей кучу всего себе на будущее, это самое будущее.

“Ты знаешь, что Чулпан летит в Симферополь?” – скажет мне упавшим голосом по телефону сотрудник нашего фонда. Ночь, конец марта 2018 года. Только что закончилось одно из самых важных в истории “Подари жизнь” совещаний: в фонде полностью меняется руководство. Совещание было трудным. Много спорили. Разговор о переменах, назревших в фонде, оказался непростым. В конце разговора Чулпан сказала, что рано утром вылетает в Симферополь. “Она не переживет. Как она полетит? Как она будет с ней разговаривать?”

Три часа ночи. Звоню Чулпан. “Ты точно летишь?” – “Это единственное, что я сейчас по-настоящему хочу сделать. Я отменила на два дня все репетиции. Я хочу побыть с Дариной”. – “Попрощаться?” – “Отпустить”.

Чулпан улетела в Симферополь в ночь с 25 на 26 марта. 26 марта днем мы коротко поговорили. Я записала этот разговор.

“Я очень тихо вошла к Дарине в комнату, тихо села на кровать. Она спала, отвернувшись к стене. Я сидела и просто смотрела на выглядывающий из-под вороха подушек любимый затылок с пушком так и не отросших после химии волос. Смотрела на выглядывающую из-под одеяла букву Д, начало слова Добро – татуировки на ее шее. Я очень долго сидела и просто смотрела. «Как хорошо, что ты приехала. Я так тебя ждала!» – сказала она в стену и резко повернулась ко мне, одаривая своей фирменной улыбкой. Я не верю ни в какие чудеса, но объяснения тому, как она спиной могла понять, что это именно я сижу рядом, у меня нет. Мы немного поговорили, она с упоением рассказывала, как ТАМ ей будет хорошо, и она точно об этом знает, и у нее есть куча доказательств, потому что она перевстречалась уже с разными ангелами, и как ей жаль, что у меня этого знания нет, и чтобы я не вздумала плакать, когда она уйдет. Потом вдруг ее как подменили: она резко перестала меня узнавать, речь стала бессвязной. «Ты устала, моя девочка, поспи», – сказала я, и она уснула. Я взяла ее за руку и легла рядом. А дальше произошло что-то невероятное, я не знаю, как это описать и можно ли об этом вообще говорить. Я лежала с закрытыми глазами, когда вдруг из Дарининой руки брызнул свет. Яркий белый свет именно брызнул, Катя, как вода… Он влился в мою руку и залил меня всю. Я лежала, боясь открыть глаза, боясь разрушить это невероятное, никогда еще не испытываемое физиологическое ощущение абсолютного счастья. Я не знаю, сколько это длилось: несколько секунд, или минуту, или несколько минут. Не знаю. В этом ощущении не было ВРЕМЕНИ. Потом всё исчезло. Я открыла глаза. Ее лицо было светлым и спокойным, она спала и тихо дышала”, – говорила мне Чулпан.

Я молчала и старалась ничем не выдать своего волнения: вся страна, и я в том числе, в эти минуты следила за новостями из Кемерова, где догорал торговый центр “Зимняя вишня”, погребая под обломками десятки детей. Чулпан ничего об этом не знала. Двое суток она пролежала в обнимку с умирающей Дариной, телефон был выключен. Когда Чулпан уезжала, Дарина попрощалась с ней, сказала: “Я очень тебя люблю, ты моя самая лучшая… моя запасная мама”.

Новости из Кемерова Чулпан прочла только на третий день, в аэропорту, по пути в Москву.

“В каком-то смысле Дарина тебя уберегла”, – скажу я. Чулпан промолчит.

Все решения, связанные с переменами в фонде, будут приняты спокойно и четко. Из Симферополя Чулпан вернется как будто сильнее, наполненнее, чем уезжала. “Хорошо, что ты съездила”, – скажу я. “Ты себе не представляешь, как важно для меня, что я съездила, что она меня узнала, что мы поговорили, что было так светло. И еще очень важно, что я увидела, как наш фонд работает внутри семьи”, – скажет Чулпан.

Через две недели Дарина уйдет. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА

ГОРДЕЕВА: Ты когда-нибудь думала о том, чем в жизни твоих дочерей будет фонд “Подари жизнь”?

ХАМАТОВА: Нет, так впрямую, если честно, не думала. Но мы об этом разговаривали. Я совершенно точно знаю, что фонд не может к ним перейти, если так можно выразиться, по наследству. И я не вожу их с собой в больницу или на праздники фонда по принуждению. Когда они хотят со мной идти, они идут. Когда они вдруг сами решают что-то сделать для фонда или для детей в больнице, они делают. И моя принципиальная позиция – бить себя по рукам, ни во что не влезать, не вмешиваться и дать им возможность сделать все самим от начала и до конца.

Недавно Арина мне говорит: хочу, чтобы у нас в школе тоже прошло “Безумное чаепитие”. Фонд такую акцию проводит в ноябре: надо пить чай, фотографироваться и собирать деньги для своих подопечных. Отвечаю: “Отличная мысль!” Арина: “Дай мне плакат для акции”. – “У меня нет плаката”. – “Ну позвони в фонд, попроси”. И тут я, наконец, всё сформулировала. Я сказала: “Арина, это не я, а ты хочешь сделать «Безумное чаепитие» в школе. Ты сама найдешь телефон фонда, возьмешь плакаты, рассказывающие об акции, расклеишь их и всё организуешь”. Она соглашается. Время идет, и до “Безумного чаепития” остается неделя. Она опять просит принести плакат. “Нет, Арина, – отвечаю я, – повторяю еще раз: я не буду за тебя делать «Безумное чаепитие» в школе. Я занимаюсь «чаепитием» у себя на работе, а ты занимайся своим”. Она так и не позвонила, плакаты не забрала. Но “Безумное чаепитие” они в школе как-то провели!