Время колоть лед - [62]

“Никогда в жизни не знала, что в «Золушке» были какие-то голуби, которые выклевали сестрам глаза. А вы встречали такой финал? – спрашивает Чулпан медбрата Николая. И, не дождавшись ответа: – Хорошо, что Даша уснула и этого не слышала”.

Коля провожает Чулпан до выхода из отделения, закрывает на ключ дверь. Хаматова – последний на сегодня волонтер Российской детской клинической больницы.

Доехав до дома, она курит на улице, чтобы перевести дух. Дома в ее кровати спят две дочери, Ася и Арина, Дашины ровесницы. Чулпан освобождает себе место между девочками, забирается под одеяло.

Спохватывается и заводит будильник на 7:30. Она обещала позвонить и пожелать Даше доброго утра перед пункцией. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА

ХАМАТОВА: В какой-то момент больница для всех нас стала чем-то вроде главного мира, в который мчишься отовсюду, не зная усталости. Там была – жизнь. Вот действительно жизнь. И она была важнее всего остального.

Параллельно отпадали многие внешние связи, потому что то, что видишь и переживаешь в больнице, ты потом пытаешься рассказать людям на вечеринке, коллегам, знакомым и не очень… Всем и каждому. Но вдруг оказывается, что они не хотят, не готовы это услышать.

ГОРДЕЕВА: Мама мне говорила: “Побереги себя, зачем тебе все эти переживания?” А тогдашний бойфренд сообщил с умным видом: “Если всё время вариться в мире болезни, сама заболеешь”. Мы с тобой, помню, тогда шутили, что можем испортить любую вечеринку своим появлением: мы врывались в нормальную чужую жизнь с рассказами о том, что мы пережили, переживаем в отделении, с рассказами о детях, врачах, жизни и смерти – это не пафосное обобщение, так и было! – и люди за прежде веселым столом замолкали. От нас отсаживались. Это очень болезненный был опыт, но незабываемый.

А с другой стороны, мне ужасно важно было обо всем, что я переживаю во внешней жизни, тут же рассказать “нашим” детям. Я тогда начала прыгать с парашютом. Так вот, прямо с аэродрома, с трясущимися от адреналина руками я неслась в больницу и в подробностях описывала открывшим рот слушателям, как я прыгнула, сколько прыжков, как всё там, на аэродроме, устроено. В командировках, по дороге на съемки и обратно, я постоянно болтала по телефону со своими больничными друзьями. И преданнее, заинтересованнее собеседников у меня не было.

ХАМАТОВА: Я вообще сейчас не понимаю, как жила до фонда, до знакомства с Дашей и другими детьми, и не представляю, как жила бы теперь без этого знания. Это важнейшая часть моего собственного внутреннего становления: тогда, если надо было ехать в больницу, я не чувствовала ни усталости, ни “выгорания”. Сейчас мы все знаем, что это такое, и волонтеров предупреждаем о выгорании на самых первых собеседованиях.

ГОРДЕЕВА: А я считаю, это хорошо, что нас никто не предупредил.

ХАМАТОВА: Это большое счастье, большая боль и большой опыт – то, что с нами случилось. Такое беспримерное настоящее взросление и переоценка, перетряска ценностей.

Знаешь, так совпало: когда мы ворвались в больницу, а точнее, эти дети ворвались в нашу жизнь, вросли в нас, стали нашей частью, в моей жизни появился человек, который уверял, что влюблен, и мною был очень любим. Такая весна отношений… И вот он – это же любовь! – начинает соприкасаться со всеми гранями моей жизни. Одна из них ему известна: я – артистка, и он видел, разумеется, мои роли на сцене и в кино. С другой гранью он только начинает знакомиться: это фонд, больница, это дети. И – он же хочет быть со мной – он оказывается со мной везде, ему всё интересно: мы обсуждаем проблемы фонда, каждого ребенка в отдельности, печали и радости, обсуждаем даже, как будем на первое июня красить забор вокруг больницы, которая появится только через несколько лет, – все это мне кажется свидетельством подлинной близости.

У меня в больнице в то время, кроме Даши, есть еще один дорогой друг, мальчик Даня Трунов, я с ним состою в бурной эсэмэс-переписке, в ходе которой он сообщает, что я “единственная женщина его мечты” и когда он поправится, то непременно на мне женится. Мне важно познакомить Дашу и Даню с моим возлюбленным, а его – с ними.

Накануне мы сидим с нашими прекрасными больничными клоунами, артистами Яной Сексте и Максимом Матвеевым, и придумываем, как будет организован завтрашний праздник: кто кого будет кормить, поить, кто делает сцену, кто поет, кто танцует, а кто надувает шары – словом, всё! Такой по-настоящему братский вечер: мы говорим, перебивая друг друга, фонтанируя идеями, горя желанием превратить завтрашний день в настоящий праздник. Мой возлюбленный, видя наш энтузиазм, вдруг предлагает: “А давайте я привезу шампанское… Совсем чуть-чуть, под конец, чтобы было праздничное настроение”. И я думаю: “Боже мой, какое счастье! Он меня понимает”. Наступает первое июня. Мы красим забор. Кто-то не успевает пить шампанское, потому что надо бежать в больницу, где ждут дети, которых не отпустили со всеми красить забор, а кто-то выпивает – в общем, жизнь. Мне надо навестить Дашу Городкову и Даню Трунова. И мы с моим возлюбленным беремся за руки и идем в больницу.

Даня встречает нас, лежа с трубочкой в горле. Он готовится к операции, которая должна сделать его абсолютно здоровым. Он практически вылечился от рака – ему нужно сделать только одну маленькую вспомогательную операцию на горле. Все воодушевлены. Мой любимый общается с Даней. Они, можно сказать, умудряются подружиться. Кто-то из приятелей моего возлюбленного обещает привезти Дане в больницу видеоприставку для компьютерной игры. Через несколько дней я улетаю в театральную школу в Лондон.