Время истинной ночи - [19]

— И подкрепиться.

Серебряные глаза в упор уставились на Дэмьена. Взгляд был колок, пронзителен.

— Я таков, каков я есть, — повторил Таррант. — Эта тема не подлежит дальнейшему обсуждению. — Он отошел от борта. — А сейчас, прошу прощения, мне необходимо кое-чем заняться перед отбытием. Мне необходимо к нему подготовиться. Так что я вас покидаю.

Не столько поклонившись, сколько обозначив поклон, он простился с Дэмьеном. Прошел мимо рубки и миновал середину палубы, на которой сейчас собралось довольно много народу — как членов команды, так и пассажиров, но при его приближении толпа отхлынула в обе стороны, подобно волнам заговоренного моря. Кое-кто проводил Тарранта почтительным взглядом, другие предпочли суеверно отвести глаза, как будто мимо них проследовал самый настоящий демон. Он же не обратил внимания ни на кого. Все они поначалу трепетали перед ним, как всегда трепещут люди перед любыми проявлениями демонического начала, а кое-кто даже бормотал вполголоса, что плавание сложилось бы безопасней, если бы люди силком вывели его на солнечный свет, а затем развеяли его прах над водами. Но его поведение во время ужасной бури заставило мореплавателей переменить свое отношение. Четыре дюжины мужчин и женщин, совсем недавно ненавидевшие Охотника, сейчас относились к нему с трепетом на грани истинного поклонения, а те немногие, кто находил новые веяния безвкусными и отвратительными, предпочитали держать язык за зубами.

«Толпа непосвященных непременно нарекла бы его истинным богом», — мрачно подумал Дэмьен. И начал размышлять над тем, согласился бы на такое обожествление сам Охотник или нет. Или философия Святой Церкви по-прежнему находит отклик в его душе — отклик, достаточный для того, чтобы власть, полученная в такой форме, показалась бы отвратительной ему самому. «Слава Богу, мы никогда не узнаем об этом».

Он посмотрел вслед Охотнику, посмотрел на лица его новообращенных адептов и молча подредактировал собственную мысль: «Дай Бог, чтобы мы никогда не узнали об этом».

Каюта Тарранта находилась под палубой в темном и захламленном отсеке трюма, набитом всякой всячиной. Но такое помещение подобрал для себя он сам. Дэмьен собирался предоставить ему каюту рядом с собственной, тщательно задраив иллюминаторы, чтобы туда не проникал солнечный свет… Но Таррант предпочел по-настоящему темное помещение, в котором никто не смог бы подвергнуть его жизнь опасности, бездумно приоткрыв дверь. И Дэмьен понял этот выбор. Сама эта история только лишний раз подчеркивала уязвимость Охотника в дневные светлые часы.

Дубовая дверь, обитая листовым железом, преграждала вход в святилище Тарранта, не говоря уж — на этот счет у Дэмьена не было ни малейших сомнений — о темной Фэа, которую вобрала в себя старая древесина. И эта Фэа, должно быть, только усилилась из-за того, что в отсутствие солнечного света здесь безраздельно господствовала темная аура самого Тарранта. И мысль об этом была не из числа приятных.

Дэмьен уже собрался с духом, чтобы постучать, когда тяжелая дверь внезапно отворилась сама. Одна-единственная свеча горела в глубине помещения за спиной у Охотника, окружая его голову светлым ореолом. На мгновение Дэмьену показалось, будто и он воспринимает витающее здесь темное Фэа — голодную и злонравную силу, источником которой являются одиночество и тьма. Разумеется, ему всего-навсего почудилось. Видение не воспримет Фэа, да и ничто другое, пока ему не удастся соответствующим образом перенастроить собственные чувства.

— Заходите, — пригласил Охотник, и впервые за многие месяцы, прошедшие с тех пор, как отсек был перестроен в каюту, священник переступил через ее порог.

Во внутренних помещениях «Золотой славы» было довольно душно; здесь пахло навозом, затхлостью и соленой рыбой. Дэмьен понимал, что с этим смрадом придется смириться («Надо только вовремя выгребать это дерьмо лопатой», — подсказал ему капитан), но его изумлял факт, что Джеральд Таррант при всей своей изнеженности терпел такое. И вот теперь, войдя в «пещеру» Охотника, он словно попал в иной мир. Здесь, в ночном святилище, все было абсолютно стерильно. Сила темной Фэа сумела вывести из воздуха все запахи — как жизни, так и смерти. И пусть Охотнику недоставало сил, когда он стоял на залитой лунным светом палубе, — здесь, в привычной для себя и желанной тьме, он был полновластным и всемогущим хозяином.

На постели хозяина каюты лежала Хессет, и света единственной свечи, стоявшей на столике у изголовья, было достаточно, чтобы озарить тело, оцепеневшее от напряжения и ощетинившееся всей шерстью подобно кошачьему. Во внутренних углах обоих глаз чернели полоски, придававшие ее лицу воистину нечеловеческий вид. Длинные мягкие уши были плотно прижаты к черепу, что свидетельствовало о владеющем ею ужасе. Или о враждебности. Или и о том и о другом сразу.

— С тобой все в порядке? — мягко спросил Дэмьен.

Хессет кивнула. Ее гримаса могла бы при иных обстоятельствах сойти за улыбку. Хотя хищные острые зубы придавали этой улыбке весьма зловещий оттенок.

Таррант подставил к койке стул и жестом предложил священнику сесть. Усевшись, Дэмьен заметил, что обе руки Хессет привязаны за запястья к краям кровати. Он резко поглядел на Тарранта.