Время «Икс»: Пришельцы - [30]

— А Майк нет?

— Он всегда выделялся среди нас. В нашей в семье мужчины всегда были военными, и все мы выросли типичными военными, какой бы смысл ни вкладывать в эти слова. А в Майке с самого раннего детства чувствовалось что-то еще.

Он на мгновение закрыл глаза, и воспоминания о странностях Майка затопили сознание. Феноменальная неаккуратность Майка, его внезапные вспышки ярости, ни на чем не основанные взгляды, которые он тем не менее считал для себя догмой, склонность строить свою жизнь, подчиняясь не совсем понятным даже ему самому прихотям. Таинственное в своей необъяснимости ощущение внутренней пустоты и леденящее чувство неудовлетворенности. И в особенности пламенная любовь к Синди со всеми ее бусами и сандалиями.

— Он был совсем другим. Я во всех отношениях был сыном своего отца — этакий маленький солдатик, которому предначертано со временем стать солдатом настоящим. И Ли — это младший — тоже был послушным пареньком, делал что ему говорили и никогда не спрашивал, зачем и почему это нужно. Но Майк… Майк…

— Шел своим собственным путем, да?

— Всегда. Я никогда не понимал его, никогда,— сказал Полковник.— Любил его, конечно. Но не понимал… Вот послушайте, какая однажды случилась история. Между нами было шесть лет разницы, что в детском возрасте равносильно целому поколению. И вот как-то раз, когда мне было двенадцать, а Майку шесть, я позволил себе сделать ему замечание из-за беспорядка, который творился в его части нашей общей комнаты. И он так разозлился, что решил убить меня.

— Убить вас?

— Да, голыми кулаками. Мы здорово подрались тогда. Я был вдвое старше и вдвое выше его, но он всегда был крепким мускулистым парнишкой, очень сильным, а я этим не отличался. И вдобавок он обрушился на меня, точно пушечное ядро, без малейшего предупреждения, повалил, уселся на грудь и разукрасил всю физиономию синяками, прежде чем я понял, что происходит. Здорово отделал меня, маленький придурок. Ну, потом я все же столкнул его с себя и ударил ногой — вот как я разозлился,— но он тут же вскочил и снова бросился на меня, размахивая руками, лягаясь и кусаясь, как безумный. Я держал перед собой руки, не давая ему дотянуться до меня, и говорил, что если он не уймется, я зашвырну его в канаву, где дрызгаются свиньи. Мы тогда жили в пригороде Бейкерфильда и держали свиней. Он никак не успокаивался, ну, я и закинул его туда. И ушел в дом. Спустя некоторое время он тоже пришел. У меня под глазом налился черный синяк, и губа треснула, а он с ног до головы был облеплен липкой грязью и помоями. Мать не задала нам ни единого вопроса.

— А отец?

— Его тогда не было дома. Шел тысяча девятьсот пятьдесят пятый год, в мире творилось что-то ужасное, и его отправили в так называемую Западную Германию. У нас там были военные базы. Спустя несколько месяцев наша мать, я и Майк — Ли тогда еще не было на свете — поехали к нему, и прожили там пару лет,— Полковник улыбнулся,— Майк единственный из нас быстро заговорил по-немецки. Сначала, конечно, он выучил все грязные слова. Люди на улицах прямо рты раскрывали, когда он срывался с цепи. Ох, какой же он был необузданный! И все же, думаю, эти отличия не затрагивали самых глубин. Когда пришло время Вьетнама и парни стали отращивать длинные волосы, курить наркотики и носить чудные разноцветные одежды, можно было ожидать, что Майк тоже потянется к хиппи, а вместо этого он стал пилотом и принимал участие в военных действиях. Ненавидел войну, но считал это своим долгом человека, гражданина и Кармайкла.

— И вы тоже воевали? — спросила Маргарет.

— Да. Конечно. И тоже возненавидел войну, по правде говоря. Но был там.

Она смотрела на него, широко распахнув глаза, как будто он признался, что был в Геттисберге.

— И в самом деле убивали людей? Стреляли в них?

Он улыбнулся и покачал головой.

— Я входил в группу стратегического планирования и не принимал участия в военных действиях. Но все же не могу сказать, что мне незнаком звук пулеметной очереди.— Полковник на пару секунд снова закрыл глаза.— Проклятье, это была отвратительная, грязная война! Все они хороши, но эта была особенно мерзкая. Однако приходится делать что тебе приказывают, и не жаловаться, и не задавать вопросов, потому что без этого невозможна цивилизованная жизнь — без того, чтобы кто-то поступал нецивилизованно, когда в этом возникает необходимость. Так обычно бывает.

После небольшой паузы он снова заговорил.

— Мне не раз приходилось поступать нецивилизованно во Вьетнаме, так часто, что с головой хватит. Спустя несколько лет после войны я взял отпуск и вернулся домой, получил степень за свои азиатские научные исследования и кончил тем, что стал профессором в Вест-Пойнте. На протяжении десяти лет я видел Майка, может, раза три-четыре. Фактически, я ничего не знал о его жизни. Потом моя жена заболела, я вернулся в Калифорнию, в Санта-Барбару,— там у нас земля, которая принадлежала ее семье,— и вот тут-то выяснилось, что Майк совсем рядом, живет в Лос-Анджелесе и женился на этой своей Синди, такой странной, чересчур современной, настоящей хиппи. Он хотел, чтобы я полюбил ее. Я пытался, Маргарет, я пытался! Клянусь, это правда. Но мы принадлежим совершенно разным мирам. Нас объединяла лишь любовь к Майку Кармайклу.