Время героев - [82]

— Не должна была жить, — объяснил Сергею Шавкат. — Но раз уж жива — то пускай прыгает.

Они оба смотрели сквозь полуоткрытый дверной проём, как быстро уходит девушка, словно порхая над землёй, над промоинами и нечистотами.

— Болела? — спросил Новицкий, не отрывая взора от исчезающего видения.

— Убить хотели, — бросил Шавкат и, заметив, как переменился в лице Новицкий, добавил: — У нас говорят: убьёшь дочь, непременно родится сын. Так правильно: от сына дом умножается, от дочери рушится. Она родилась первой. Отец собирался отнести в лес, но мать упросила. Обещала родить меня. Вот я и есть.

Он гордо выпрямился, помолчал и промолвил:

— И она есть. И это хорошо...

К весне Новицкий составил себе план побега, схему, по которой ему следовало, освободившись, уходить, чтобы выйти к своим. Он положил себе больше уклоняться на север, чтобы, даже промахнувшись мимо крепости Грозная, выбраться всё же ввиду станиц Терской линии, где можно было надеяться встретить казацкий разъезд. Он прикинул, что восьми дней ему будет достаточно. Ослабший за зиму, на опухших ногах, он не мог надеяться пройти много быстрее. Значит, на это время ему непременно следует запастись пищей. Но охотиться и ловить рыбу ему было нечем и не с руки. На подножный корм в лесу можно рассчитывать только лишь осенью. Из подобных соображений следовало, что даже от того скудного рациона, что предоставлял ему Джабраил, нужно было запасать впрок какие-то крохи. Новицкий и так постоянно ходил полуголодный, но не смел жаловаться, потому как знал, что всё селение подъедает к весне запасы, и в некоторых домах вся семья делит на пятерых-шестерых то, что достаётся ему одному. Следовало экономить, и необходимо было проводить эту операцию в тайне, чтобы Шавкат ничего не увидел, не заподозрил.

Как это бывает часто, ему помог неприятнейший случай — он заболел. Весенняя гнилая погода подкинула ему кашель такой, что все внутренности готовы были вывернуться через горло и рот. А дым от очага, стелящийся над полом, подползающий к стенам и топчану, растравлял лёгкие всё сильней и сильнее. Теперь он больше лежал, чем сидел или ходил, и есть тоже старался лежа, а там всегда находилось мгновение, чтобы стряхнуть кусочек лепёшки или ложку разваренного зерна в узкую щель между лежбищем и стеной на кусок приготовленной тряпочки.

К весне у Сергея стали опухать ноги. Он пожаловался Шавкату, тот передал известие Зелимхану, и через два дня в дом русского заглянул сухой старичок — хаким, как представил его Новицкому сторож. Врач — понял Сергей. Хаким откинул одеяло с лежавшего навзничь русского, поморщился, почувствовав запах нездорового тела, поднял одну за другой обе штанины, потыкал пальцем в лодыжки, бросил несколько слов Шавкату и вышел.

— Что он сказал? — спросил Сергей нарочито слабым голосом.

— Сказал — принесёт мазь и питьё. Ещё сказал — надо снять с тебя цепи. Или потом придётся убирать их вместе с ногами.

На такую удачу Сергей не мог и рассчитывать. Разумеется, Джабраил не решился нанести ценной добыче такой существенный вред. В этот же день Сергей с помощью юноши добрался до кузницы, где его освободили от тяжёлых, холодных, осточертевших уже оков. Когда цепи стукнули о пол, Новицкий ощутил вдруг такую лёгкость, что готов был взмыть прыжком прямо к закопчённым камням, заменявшим потолок мастерской аула. И только прикусив губу, он заставил себя стоять смирно. Тут же положил себе, что подобно старой, запалённой лошади будет хромать при ходьбе на обе ноги по очереди, чтобы сторожам его и в голову не пришло, будто бы этого бедолагу надобно ещё и держать стреноженным чёрным железом. На ночь ошейник ему, тем не менее, надевали. Но, чтобы управиться с этой помехой, он уже запас обломок прочного, зернистого камня, подобного тому, что применяли для затачивания оружия и инструментов. Три недели он отчаянно кашлял, едва сходя с топчана по естественным нуждам, и двадцать ночей он старательно пилил выбранное звено, всё углубляя и расширяя замеченную им трещину...

III

Под утро Новицкого разбудил странный шорох. Не шаги человека, не топот копыт лесного зверя, а именно шелест, словно побежка чуткого, осторожного животного. Не открывая глаз, Сергей подтянул ближе и крепко сжал дубинку — длинный, прямой сук, который он отломил в первый же день побега. Медленно приподнял веки и — застыл в страхе. В чёрном, морозном воздухе прямо против него висели две яркие жёлтые точки. Волк сумел подкрасться так близко к спящему человеку, что Новицкий ощущал смрадное дыхание зверя. Сергей, не спеша, втянул воздух и на выдохе стремительно взвился на ноги; часть листьев, в которые он зарылся с вечера, взлетела вместе с ним.

— А вот я тебя сейчас, серый! — завопил он, замахиваясь дубинкой.

Зверь скакнул в сторону, без особого, впрочем, страха, и пропал в темноте.

Сергей опустился на землю и снова обеими руками принялся наваливать на себя мешанину травы и листьев, надеясь найти хоть какую-то защиту для своего иззябшего тела. Он дрожал и от волнения, и от холода, и от болезни. Кашель странным образом вдруг исчез, как только он почувствовал воздух свободы, но озноб не прекращался. Впрочем, одет он был скверно: бешмет и черкеска, в которых он уехал из Грозной, были и так стары, а за зиму протёрлись кое-где и до дыр; бурку же, почти новую андийскую бурку, взял себе Зелимхан как часть добычи.