Время героев - [46]

Мадатов усмехнулся, словно в комнате всхрапнула лошадь.

— И потому Бог послал ему мальчишку Ростома. Что же, и мне теперь пойти по селу, спросить: кто остался сиротой после набега?! Их слишком много, Новицкий. И я не посмею отобрать одного...

Сергей выждал паузу и спросил:

— Кто они, и сколько их было?

— Говорят, около четырёх сотен. Человек сто двадцать лезгин пришли с той стороны хребта. Вёл их А6дул-бек. Тот самый, табасаранский. Я выгнал его из аула, сжёг дом, вырубил сад. Теперь он поклялся, что будет мстить мне до самой смерти.

— Его или вашей? — осмелился подать голос Новицкий.

— Надеюсь, разумеется, что его. Но у мерзавца, очевидно, другое мнение. Он же дрался против нас в Казикумыхе, и это он застрелил Гассана перед Хозреком. Аслан-хану сказали вполне надёжные люди. Но своих сил у него нынче немного. На такой приступ он бы никогда не осмелился, если бы не прибрал к руками шайки шекинских мерзавцев. Да и здешние, карабахские, тоже пошли под его руку.

Новицкий напрягся. Сейчас разговор сворачивал в самую неудобную для него сторону.

— Я же говорил тебе год назад — оставьте Измаил-хана в покое. Нам не переделать эту страну! Мы не сможем перестроить её по-своему. Здешним народом должны управлять свои люди, и так, как пристало здесь править своими. Кто будет лучше, кто хуже, одни мягче, другие жёстче, но они хотя бы понимают друг друга.

— Тогда зачем мы сюда пришли?

Мадатов снова всхрапнул.

— Хороший вопрос, Новицкий. Это ведь я мальчишкой, двадцать два года назад приехал в Петербург с дядей Джимшидом просить русских защитить нас, армян, да и весь народ этого несчастного края. Но нельзя выворачивать здесь всё наизнанку. Я говорил тебе: с одним Измаилом я справлюсь, а он будет держать свой народ в кулаке. Теперь его нет. Кто-то подал ему не проверенный ужин. И на его место пришло множество таких же мерзавцев, только помельче и поувёртливее. Но я здесь наведу порядок, Новицкий.

Мадатов шагнул вперёд и наклонился к Сергею. Тот напрягся, но не позволил себе ни шагнуть назад, ни отстраниться. Но у князя на уме было совсем другое.

— Я тебе, Новицкий, клянусь. Клянусь отцом, матерью, дядей, всеми замученными клянусь: через год любая женщина сможет пройти по Карабаху с золотым блюдом на голове без всякой охраны. Не веришь? А зря. Впрочем, мы с тобой успеем поговорить. А пока сходи к Софье. Она уже знает, что ты приехал.

Он было отвернулся, собираясь присесть на тахту, но вдруг, словно вспомнив неожиданно нечто важное, снова приблизил лицо к Сергею:

— Скучно ей со мною, Новицкий, скучно. Одна она здесь была, а теперь и будет совершенно одна. Я хороший муж, но женщине нужен ребёнок...

В комнате у княгини было полутемно, и Новицкий мог видеть только силуэт хозяйки. Софья Александровна полулежала, опираясь на высокие подушки. Служанка, высокая, крепкая девушка стояла у изголовья, готовая ежесекундно повиноваться движению пальца своей госпожи. Сергей подумал, что князь и домашнюю прислугу вышколил не хуже, чем егерей своей роты, гусар Александрийского полка, мушкетёров и гренадер, что сопровождали его в Башлы и Хозрек.

Войдя, Новицкий поклонился почтительно, подошёл, взял руку, чуть поднявшуюся навстречу, поцеловал. Узкая ладонь с длинными белыми пальцами была холодна и расслаблена. Сергею почудилось, что, если он её выпустит резко, она так и упадёт безжизненно на красное стёганое одеяло, укрывшее княгиню выше пояса. Новицкий осторожно опустил руку Софьи Александровны, ещё раз поклонился, отошёл и сел в приготовленное ему кресло.

— Я так рада видеть вас, дорогой мой, — прошелестел голос княгини. — Извините, что встречаю вас в таком разобранном состоянии.

Не находя, что ответить, Новицкий в очередной раз молча наклонил голову.

— Вы к нам надолго? Погостить, проведать старых друзей? Или же, как обычно, проездом, торопясь по своим потайным делам?

Сергей замялся, не зная, как ответить, одновременно и уклончиво, и правдиво.

— Не бойтесь говорить прямо. Патимат не понимает ни слова по-русски, да к тому же верна нам до последней капли её крови, до последнего вздоха. Вы знаете, Сергей Александрович, в ту страшную ночь, когда я и кричать уже не могла, только мычала от боли, девушка и лекарь возились со мной, а за окнами Петрос и его люди рубились на стенах... Так Патимат стояла у двери с кинжалом и пистолетом. Я уверена, — Софья Александровна вдруг хихикнула, — что у неё и сейчас спрятан нож в рукаве халата. А может быть, и в шальварах. Будете ко мне непочтительны, она вас зарежет.

— Я надеюсь, что не дам ей ни малейшего повода. Как ваше здоровье?

— Видите, вы тут же нарушили своё обещание. Какое у меня сейчас может быть здоровье? Лежу, молчу, пью отвары, которые готовит мне высокоучёный хаким. Кстати, Патимат всегда делает первые три глотка. Не могу придумать — чем мне заняться. Читать запретили, подниматься, ходить — запрещено просто категорически. Патимат не даст мне и ногу спустить с постели. Иногда приходит девушка поиграть на таре. Инструмент вроде гитары, только четырёхструнный. Много сплю. А когда просыпаюсь, опять не нахожу себе дела. Благодарить Господа, что осталась живой? Но это, извините, кощунство, если вспомнить о десятках погибших. Не говоря уже...