Время героев - [20]
— Научиться сидеть, господин подполковник, не сложно. Запомнить, что пищу берут лишь правой рукой, — ещё проще. Что правая половина в жилище кочевника — женская, тебе напомнят пистолет или сабля. Но есть множество особенностей, тонкостей в поведении, которым люди племени обучаются с детства. Можно сказать, что мать передаёт их со своим молоком. Человек, пришедший со стороны, никогда не сможет выучить их или даже узнать.
Коцебу покачал головой.
— То есть мы никогда не сможем стать им, — он чуть кивнул в сторону хана, — своими?
— Своими, господин подполковник, нет, — почтительно, но твёрдо сказал Ван-Гален. — Но близкими — очень возможно.
— И сколько же правил, думаете, надобно выучить? — Якубович говорил громко, как привык отдавать приказания в строю, под обстрелом. — Тридцать шесть из пятидесяти? Или, может быть, хватит двадцати двух.
— Хватит, мой друг, даже и одного, — всё так же учтиво ответил ему испанец. — Уважать своего врага.
— Может быть, скажете — полюбить?! — зычно гаркнул драгун.
Ван-Галена уже начинал раздражать сосед, который в застолье ухитрялся быть несносен трезвым столько же, сколько и пьяным, но он постарался сдержаться.
— Любить человеку свойственно лишь самого себя. Но уважать другого вполне возможно и даже необходимо.
Он отвечал Якубовичу, но смотрел прямо на Коцебу. Подполковник чуть улыбнулся.
— Слова — лишь только слова, майор. Слова, слова, слова. Но как вы можете уважать человека действием?
— Да-да, — подхватил Якубович. — Как оскорбить действием, я понимаю. Как любить действием — понимаю отлично. Но уважать?
Ван-Гален тяжело перевёл дыхание. Дон Хуан видел, что другим офицерам их разговор непонятен просто за незнанием языка, и, если бы решение зависело от него, он сразу же замолчал бы. Но подполковник ждал ответа ещё больше, чем Якубович.
— В разных странах люди ведут себя разно, — медленно начал дон Хуан, тщательно подбирая слова. — Кто-то снимает головной убор, когда становится на молитву, кто-то, напротив, снимает обувь. Кто-то кивает головой, когда хочет сказать собеседнику «да», кто-то, наоборот, качает из стороны в сторону. Но сколько стран я ни посетил, везде заметил одно: больше всего человек не хочет быть униженным перед другими. Мы мужчины, наше дело сражаться. Можно выйти на поединок с врагом и только доказать ему своё уважение смертельным ударом. Ты убьёшь его, если окажешься сильнее или удачливее. Но не оскорбляй ни его самого, ни его домашних, ни его род. Чтобы не было потом стыдно тебе самому. Попробуй разглядеть в противнике человека, равного тебе. Ты будешь ненавидеть, но и уважать.
Коцебу хотел было спросить Ван-Галена ещё о чём-то, но в этот момент Аслан-хан три раза хлопнул в ладоши. Все замолчали, поставили чаши и повернули головы к хану. Тот поднялся и заговорил, почти закричал на самых верхах жирного голоса, протянув обе руки к гостям. Якубович тут же принялся переводить:
— Он говорит, что завтра мы выступаем. Что Аллах исчерпал своё милосердие, пролившееся на недостойного владетеля Казикумуха. Он клянётся отомстить Сурхаю за убийство Муртазали-бека. Он вонзит ему кинжал в горло... ну, можно, кажется, и пожалеть старика... и снимет траченую шкуру с хитрой лисицы. Генерал Мадатов назначил его командиром всей конницы, и он сам поведёт джигитов покарать нечестивцев.
Вдруг стало шумно в самой середине шатра, опрокинулась ваза с фруктами, оранжевые мячики покатились весело по коврам; рухнул и разбился кувшин, к счастью, уже пустой. В человеке, вскочившем на ноги, Ван-Гален узнал юношу, что подъезжал к ним с Якубовичем днём. Гассан-ага мягко, словно дикая огромная кошка, пробежал вперёд, будто бы стелясь над коврами. Теперь заговорил он, ещё более высоким, срывающимся голосом; закричал, почти завизжал, но не от страха, от гнева и отвращения. Якубович наставил ухо.
— Ого! Мальчик-то распалился. Кричит брату, что тот недостоин своего назначения.
— Брату? — удивились одновременно Ван-Гален и Коцебу. — Кажется, Аслан-хан годится ему в отцы.
— У них разные матери. Мальчик храбр, но не умён. Шакал, кричит он брату, ты отвёл глаза князю Мадатову и заставил его принять трусость за храбрость. Кстати, майор, роскошная иллюстрация к вашей проникновенной речи. Неразумно оскорблять хана перед его приближёнными. Вряд ли храброму Гассан-аге удастся пережить этот год.
Юноша вынул кинжал и отскочил назад, показывая остриём место перед столами. Намерения его и слова были понятны Ван-Галену без перевода.
— Он откажется, — выдохнул Якубович. — Аслан-хан умён, хитёр, ему хватит выдержки.
Подтверждая его слова, хан покачал головой и скрестил на груди руки. Гассан-ага бросил кинжал, так что тот вонзился в землю, проколов насквозь ковровый настил, и бешено рванул одежду, обнажая тело до пояса.
