Время борьбы - [37]

А потом... «Он вел потом своеобразный дневник на страницах „Правды“, – вспоминает его товарищ по редакции Александр Дунаевский. – Дневник битвы за Москву. Вел регулярно, из номера в номер. А когда газета выходила „без Лидова“, в редакции раздавались телефонные звонки: „Что с Лидовым?“, „Не ранен ли военкор Петр Лидов?“

Ну а в каких условиях ему приходилось действовать и как он действовал, расскажет хотя бы такой эпизод из воспоминаний еще одного правдиста – Оскара Курганова:

«Мне доводилось не раз наблюдать за Лидовым в период его работы под Смоленском в 1941 году. Мы как-то получили телеграмму от редакции: „Написать о летчиках“.

Аэродром под Смоленском был в те дни, пожалуй, самым опасным местом на фронте. Лидов все же поехал туда. Машину не пропускали на аэродром, так как только что закончился налет вражеской авиации, а к аэродрому пробивались все новые «юнкерсы». Лидов пошел пешком. Потом он мне говорил, что этот день показался ему необычайно длинным. В момент, когда Лидов беседовал с летчиками, снова началась бомбежка аэродрома. Наши летчики взлетели в воздух на своих «ишаках», как называли тогда на фронте истребитель «И-16». Лидов остался один на аэродроме. Он лег на землю, которая сотрясалась от гула взрывов. После, когда все стихло, он хотел идти к командному пункту, но, должно быть, силы покидали его. Он сел на траву и так сидел минут десять. Потом он встал, взглянул на часы и сказал:

– Надо торопиться в Смоленск – мы не успеем сегодня передать...

Приехав в Смоленск, мы не могли связаться с Москвой – город в эти минуты подвергся налету немецкой авиации. Мы оказались в это время в городском саду, где увидели щель. Там, сидя на корточках, Лидов написал часть нашей корреспонденции о летчиках. Потом, когда взрывы немного стихли, он побежал к телефону...»

Конечно, условия работы у всех военных корреспондентов были не сахарные. «Но всегда, – написал тот же О. Курганов, – выделяется кто-то один – то ли своей смелостью, то ли своей осмотрительностью, то ли умением быстро ориентироваться в обстановке. И тогда этот человек становится неофициальным главой журналистского корпуса. Таким главой был у нас на Западном фронте Лидов».

Не случайно в августе 1941-го именно он летит на месте стрелка-радиста с одним из наших бомбардировщиков дальнего действия, чтобы бомбить фашистские города. И вскоре в «Правде» появляется большая его корреспонденция о дерзком полете в логово врага.

А некоторое время спустя, тоже не случайно, конечно, он летит к партизанам Белоруссии, совершив затем отчаянно смелый поход в захваченный немцами Минск. Можно представить изумление фашистов, прочитавших в «Правде» очерк «В оккупированном Минске» – за подписью Петра Лидова! Сохранилось свидетельство, что один из гитлеровских главарей заявил тогда:

– Не так уж прочно здесь сидим мы, если корреспонденты большевистской «Правды» могут ходить по оккупированному городу, хотя мы думаем, что вырубили большевизм в Белоруссии под корень.

Лидов побывал, кажется, во всех самых трудных и опасных, самых судьбоносных местах войны. Он писал свои очерки, корреспонденции, заметки из Сталинграда и с Курской дуги, с берегов Северского Донца и Днепра, из Чехословацкого корпуса Людвика Свободы, у которого первым из советских журналистов он взял интервью и который позднее скажет о нем: «Петр Лидов был прекрасный и мужественный человек, воодушевленный и страстный журналист. Перо в его руках было острым оружием...»

Лидов и «Таня», Лидов и Зоя – тоже огромная тема. Тоже на книгу! Выскажу и попробую обосновать здесь только одну мысль, которую считаю принципиально важной.

Мысль эта состоит из двух частей. Во-первых, Лидов не мог не написать то, что он написал. Во-вторых, написать о Зое так он смог потому, что сам был такой.

Известно, где и при каких обстоятельствах Лидов впервые услышал о происшедшем в Петрищеве. Это было в чудом уцелевшей придорожной избе, недалеко от только что освобожденного нашими войсками Можайска, куда он направлялся. Остановившись тут на ночевку, он случайно услышал рассказ старика об отважной юной партизанке, которую повесили немцы.

– Ее вешали, а она речь говорила! – несколько раз повторил старик.

Вот что особенно потрясло Лидова. Какая же это должна быть девушка, что за человек?! И хотя утром следующего дня ему передали редакционное задание – срочно побывать в деревне Пушкино, он, выполнив то, что требовалось, устремился в Петрищево.

Он всем существом своим понял: надо обязательно туда ехать и надо будет обязательно писать!

А как Лидов там работал, как написал... Об этом есть немалая литература, и короткий его газетный очерк разобран, что называется, по косточкам. Мне же хочется сказать не о мастерстве журналиста, которое несомненно, а о душе человека. Потому что знаю: при любом, пусть даже еще более высоком, мастерстве не родилось бы Слово столь искренней силы, не будь у автора этой чуткой и отзывчивой, чистой и доброй, этой редкостно красивой души!

Чтобы полнее ощутить ее, надо прочитать письма Лидова к жене и дочерям, оказавшимся в далеком Чернолучье под Омском, – письма, проникнутые удивительной нежностью: «Ваш любящий до конца жизни отец».