Время, бесстрашный художник… - [7]

И никуда не деться от этой боли.

Ветер гудит по северным нашим рекам.

Снег над Россией. Что там, за этим снегом?

Воспоминанье о Нибелунгах

Это было

почти перед самой войной,

мы смотрели немецкий фильм,

Песню о Нибелунгах,

фильм, конечно, немой,

и веселый тапер

из студентов

наяривал лихо на пианино

что-то смешное,

и мы хохотали,

когда белокурый красавец Зигфрид

умывался кровью дракона

под мелодию

популярной в ту пору

спортивной песни.

Мы изучали тогда

немецкое средневековье,

миннезанг,

майстерзанг,

мы любили щегольнуть

каким-нибудь звучным именем,

каким-нибудь Вальтером

фон дер Фогельвейде.

Оставалось несколько месяцев

до начала этой войны,

с которой мы возвращались

долгие годы,

с которой не все мы вернулись,

мы,

от души хохотавшие

над этой отличной шуткой –

Зигфрид

умывается кровью дракона,

умывается

кровью,

ха-ха,

умывается

кровью!

Дети

Дети, как жители иностранные

или пришельцы с других планет,

являются в мир, где предметы странные,

вещи, которым названья нет.

Еще им в диковину наши нравы.

И надо выучить все слова.

А эти звери!

А эти травы!

Ну, просто кружится голова!

И вот они ходят, пометки делая

и выговаривая с трудом:

– Это что у вас? – Это дерево.

– А это? – Птица. – А это? – Дом.

Но чем продолжительнее их странствие –

они ведь сюда не на пару дней –

они становятся все пристрастнее,

и нам становится все трудней.

Они ощупывают переборочки,

они заглянуть стараются за.

А мы их гиды,

их переводчики,

и не надо пыль им пускать в глаза!

Пускай они знают, что неподдельно,

а что только кажется золотым.

– Это что у вас? – Это дерево.

– А это? – Небо. – А это? – Дым.

Старая женщина с авоськой

А вот явленье грусти бесконечной,

хотя,

на первый взгляд,

и беспричинной.

На остановке где-нибудь конечной

старушка из автобуса выходит.

Ах, город,

эти новые дома,

керамика,

стекло

и алюминий!

Какая пестрота и легкость линий

в меняющихся контурах его,

какая гамма цветосочетаний!

Здесь для примера я бы показал

Центральный, скажем, аэровокзал

или Дворец

для бракосочетаний,

куда подъехал свадебный кортеж

с девчонкою в одежде подвенечной…

Но вот картина грусти бесконечной,

когда старушка площадь переходит.

Ах, город,

все куда-то он спешит,

торопится на ярмарки,

на рынки,

на свадьбы,

на рожденья,

на поминки,

проглатывая прессу на ходу,

прижав к себе попутные покупки,

нет-нет еще косясь на мини-юбки,

как бы стыдясь,

что снова уличен

в приверженности к моде быстротечной…

Но вот картина грусти бесконечной,

и я едва не плачу в этот миг,

когда старушка площадь переходит,

в скрещенье всех событий мировых

шагает по дорожке пешеходной,

неся свою порожнюю авоську,

где, словно одинокий звук минорный

и словно бы воробушек озябший,

один лежит на донышке

лимон.

«Завидую, кто быстро пишет…»

Завидую, кто быстро пишет

и в благости своей не слышит,

как рядом кто-нибудь не спит,

как за стеною кто-то ходит

всю ночь

и места не находит.

Завидую, кто крепко спит,

без сновидений,

и не слышит,

как рядом кто-то трудно дышит,

как не проходит в горле ком,

как валидол под языком

сосулькой мартовскою тает,

а все дыханья не хватает.

Завидую, кто крепко спит,

не видит снов,

и быстро пишет,

и ничего кругом не слышит,

не видит ничего кругом,

а если видит,

если слышит,

то все же пишет о другом,

не думая,

а что же значит,

что за стеною кто-то плачет.

Как я завидую ему,

его уму,

его отваге,

его перу,

его бумаге,

чернильнице,

карандашу!

А я так медленно пишу,

как ношу трудную ношу,

как землю черную пашу,

как в стекла зимние дышу –

дышу, дышу

и вдруг

оттаиваю круг.

Воспоминанье о дождевых каплях

Дождь проникал к нам запросто

сквозь дырявую крышу,

потолки протекали,

на них выступали желтые пятна,

кусочки известки падали на пол,

а на полу стояли корыта,

ведра, тазы, кастрюли,

и за ночь,

если дождь шел ночью,

они наполнялись мягкой

дождевою водой.

Кап, кап, кап…

Впрочем,

меня это занимало

мало.

Детский мой сон был крепок,

звуки паденья капель

мне не мешали.

Я вижу отчетливо комнату,

эти кастрюли и ведра,

расставленные в странном порядке,

как шахматные фигуры

в этой игре с дождем,

вижу паденье капель,

круги на воде

и маленькие воронки,

но, как ни стараюсь,

не слышу звука –

словно в немом кинофильме.

– Звук! – я кричу,

– звук!

И он догоняет меня,

звук пролетевшего самолета,

назойливый стук метронома,

колокол,

частые взрывы –

аж лопаются перепонки –

кап, кап, кап…

Как показать зиму

…но вот зима,

и чтобы ясно было,

что происходит действие зимой,

я покажу,

как женщина купила

на рынке елку

и несет домой,

и вздрагивает елочкино тело

у женщины над худеньким плечом.

Но женщина тут, впрочем,

ни при чем.

Здесь речь о елке.

В ней-то все и дело.

Итак,

я покажу сперва балкон,

где мы увидим елочку стоящей

как бы в преддверье

жизни предстоящей,

всю в ожиданье близких перемен.

Затем я покажу ее в один

из вечеров

рождественской недели,

всю в блеске мишуры и канители,

как бы в полете всю,

и при свечах.

И наконец,

я покажу вам двор,

где мы увидим елочку лежащей

среди метели,

медленно кружащей

в глухом прямоугольнике двора.

Безлюдный двор

и елка на снегу

точней, чем календарь, нам обозначат,

что минул год,

что следующий начат.

Что за нелепой разной кутерьмой,

ах, боже мой,

как время пролетело.

Что день хоть и длинней, да холодней.

Что женщина…

Но речь тут не о ней.

Здесь речь о елке.

В ней-то все и дело.

Диалог у новогодней елки