Время барса - [15]

Аля поморщилась; мысли были сродни сну: такие же тупые и тяжелые. По правде сказать, ей было давно наплевать на все эти большие игры; Олег, тот участвовал по мере разумения, но ее не грузил. Да и учеба — Аля заканчивала второй курс политеха по специальности «программист» — не оставляла времени ни на чтение брехунков, ни на лазание по дебрям, которые по полному недоразумению называют политикой. Нет, пора в ванну, в горячую воду: все мысли от холода, холод и такой снег, какой ей привиделся, словно преддверие преисподней, и снятся они… к чему? И к чему тогда снятся волки?

Девушка встала с мокрой насквозь постели, одним движением сбросила сорочку и пошла в ванную. Спонсоры постарались: номер был вполне европейский, ванная комната сияла чистотой, и все же она вчера, по природной брезгливости, не поленилась вычистить «корыто» по-своему, с хлоркой. Аля плеснула пены, запустила воду, уселась в ванну на белоснежное банное полотенце — и снова уснула. На этот раз сон был тяжкий и удушливый. Она словно плыла сквозь мутную воду; в воде ей почему-то дышалось, и она полагала это само собой разумеющимся; время от времени она раздвигала в серой непроницаемой толще бурые водоросли, а сердце продолжало трепетать: ей казалось, что из этой мути вот-вот вынырнет скользкая мурена и затащит ее в темную нору.

Какая-то тень скользнула по лицу, водоросли сгустились разом, из их гущи словно что-то потянулось к ней, сердце мигом забилось загнанным зверьком. Аля дернула рукой — и проснулась.

Над ванной склонилась Ирка Бетлицкая и внимательно смотрела на нее. Але стало даже не по себе от такого взгляда: вот так глядели девки там, в детдоме, когда собирались разобраться со стукачкой.

Бетлицкая же вроде смутилась, пригасила взгляд, прикрыв глаза длинными темными ресницами.

— Ты чего это среди ночи купаться вздумала?

— Так. Нездоровится.

— Ты же уснула в ванне. Могла и захлебнуться, — произнесла Ира, и Аля уловила в ее голосе… Как бы это назвать? Нет, не сочувствие, а вроде как искреннее сожаление, скорее даже досаду, если бы такая незадача действительно приключилась. Аля усмехнулась про себя невесело; вот именно, незадача. И не больше. Милиция, неприятные расспросы, тя-го-мо-ти-на.

— Я за буйки не заплывала, — попыталась отшутиться Аля.

— Главное, не ныряй там, где водовороты. Утонешь, — вроде в тон ей произнесла Ира, но никакой шутки Аля снова не услышала: скорее злое пожелание, на гран" угрозы.

У Али чуть не сорвалось с языка: «Да пошла ты со своим сочувствием!»

Вместо этого произнесла только:

— Ирка, чего ты всегда такая злая?

— Того. Зато ты добрая, да?

— Ладно, поговорили. Писать пришла? Писай-и уматывай.

— А может, я тебя стесняюсь.

— Тогда перетерпи.

Аля демонстративно задернула занавеску и снова запустила воду, погорячее.

Развезло ее капитально. Услышала, как Ирка спустила воду, громко хлопнула дверью ванной.

Подумаешь! Вообще-то, девка какая-то дерганая. Когда она появилась в агентстве, Аля сразу заметила и ее жесткий, цепкий взгляд, и злобу, причем не такую, какая обычно случается у девчонок, — сродни ревности или стервозности; злобу затаенную, не блажную… Все заметили. Девка притом была — залюбуешься: худенькая, высокая, черноволосая и черноглазая; она была бы очень хороша собой, если бы не этот ее взгляд: будто каждый ей должен, должен пожизненно и посмертно… А она… Она только свое требует. И за это «свое» — и башку расшибет.

В том, что может расшибить, сомнений не было. Аля, наверное, и посочувствовала бы ей: дескать, трудное детство, безотцовщина и все такое…

Если бы у нее самой было легкое? Трудное детство — не повод становиться сукой по жизни.

Посочувствовать… Аля по глупости и сочувствовала сначала. Думала, отмякнет девка, — нет: даже сочувствие Ирка принимала как не сполна возвращенный долг.

Как бы там ни было, у Ирки Бетлицкой это был первый показ на выезде, и все девчонки селиться с ней наотрез отказались. Аля отнеслась философски: две ночи — это только две ночи, и век вековать с этой стервочкой придется тому козелку, какого она сумеет заарканить… Но вот болеть рядом с такой соседкой совсем не хотелось; погладил бы кто сейчас по голове, пожалел, глядишь, и грусть бы прошла, и простуда, что царапает горло кошачьей лапой, убрала бы коготки, затаилась… Человеку ведь так немного нужно: чтобы его пожалели. Чтобы он знал: его любят, за него переживают, о нем беспокоятся, и весь этот пестрый мир без него одного для кого-то разом померкнет, превратится в быссмыслицу, в пустую головоломку из каменных строений, снующих чужих людей, машин, невесть куда мчащихся товарняков, провисших проводов, пустых глазниц ночных окон, тоскливой безнадеги одиночества, так похожего на небытие…

Аля встала из ванны, ее качнуло. Тряхнула головой: да, расхворалась окончательно! Нужно что-то предпринять, и немедленно! Завтра, нет, уже сегодня вечером следовало быть в форме! Показ сложный, двенадцать коллекций, двенадцать основных девчонок-моделей и человек тридцать здешних, на «припаске». Подводить Олега Ефимова, режиссера, не хотелось никак; да и орать он будет… В два часа — генеральный прогон, вечером выступление, а Аля сама себе напоминает вареную курицу.