Время алых снегов - [21]

На другой день поперся самовольно за пределы городка, в ближний магазин, налетел на помощника начальника штаба. Тот, естественно, ротному старшине сделал выволочку, старшина — мне. До чего обидно слушать нотации из-за других! Кто не был в шкуре начальника, тому трудно понять. Молчу, а самого зло на старшину разбирает: пораспустили тут людей, теперь мы, молодые сержанты, расхлебывай. До того расстроился, даже с Рубахиным разговаривать не захотелось. А может, духу не набрался? Жаль: выдал бы ему под горячую руку! Он словно чуял мое настроение — дня три ходил тише воды, ниже травы.

А потом послал его в парк боевых машин помочь Белякову — тот отправлял на подзарядку танковые аккумуляторы. Работа и тяжелая, и грязная, ну, Рубахин и сачканул от нее. К земляку в соседний батальон забрел, потом еще куда-то; Беляков один управился, намучился, конечно, однако себе верен — помалкивает. Правда, на меня в тот день старался не глядеть: наверное, думал, что командир танка забыл или не захотел помощника ему прислать. Про выходку Рубахина я уж после уэнал, когда, как говорят, махать кулаками поздно было. А хитрец наш вечером в казарме подсел к Белякову да над ним и подтрунивает:

— Чего ты, Витенька, поскучнел нынче? Осенним дождичком прихватило, или страдания у тебя сердечные? Небось Ильченко завидуешь — он уже на десятой странице катает послание какой-то тетеньке семнадцатилетней. Может, и тебе адресок подарить? Знаешь сколько у меня таких тетенек! И с востока пишут, и с запада, и даже из центральных черноземных районов. Ты на эту фотоизюминку глянь — хоть сейчас на обложку журнала годится. Могу уступить. Твоя разлюбезная небось и до замужества ее левого каблучка не стоила...

Вижу, у Белякова кулаки сжались, отвел Рубахина в сторонку, говорю ему:

— Брось травить человека.

— А кто его травит? Уж и пошутить с ним нельзя. Нашелся Ромео! Слюни распустил из-за бабы — танкист мне тоже! Ему гордиться надо, что «старичок» с ним, салагой, по-свойски шутит. Кто он такой, в конце концов? Я в учебном не был, а мастером огня стал. Пусть он станет мастером вождения — первым честь ему отдавать буду. Хоть я и ефрейтор.

Ох, этот Рубахин! И тут не забыл напомнить, кто он такой. Сразу бы его в ежовые рукавицы взять, да не так это просто! На любом занятии мне ни в чем не уступит, а поначалу, когда танкострелковые тренировки бывали, я даже побаивался его. Как-то отрабатывали огонь с ходу, он мне и говорит во всеуслышание:

— Вы, товарищ младший сержант, после резкого клевка не спешите пульт рвать. Стабилизаторы сами вернут орудию начальное положение. Вы только наводку сбиваете.

Я этот свой грешок знаю, стараюсь избавиться от него, но нет-нет да и сорвусь. То, что Рубахин заметил,-— спасибо, но ведь мог наедине сказать — я-то его самолюбие щажу. Так он словно нарочно — при всех да погромче.

Радуйся тут, что твой подчиненный — мастер огня!

Или все дело в том, что и подчинен-то он мне лишь по тому же штатному расписанию? Надо еще разобраться, кто у кого оказался в фактическом подчинении. Командир взвода лейтенант Карелин, кажется, уже заинтересовался. Позавчера работаем в парке — приходит лейтенант.

— Где у вас Рубахин?

— Остался в казарме с Ильченко, — отвечаю. — По распоряжению старшины порядок в ружейной комнате наводят.

— Вы уверены, он действительно в казарме?

У меня уши огнем зашлись: не уверен.

— Так вот, — говорит лейтенант, — ваш Рубахин всю работу свалил на Ильченко, а сам мяч гоняет на футбольном поле.

Честное слово, мне захотелось сквозь землю провалиться, А лейтенант выговаривает:

— Смотрите, Головкин, сядет вам наводчик на шею — наплачетесь. Я гляжу, он у вас таким заслуженным специалистом становится, что его от всякой черновой работы избавили. Не отвык бы совсем! Трудно будет приучать вновь, особенно если и вы отвыкнете от своих дисциплинарных прав. Хотя, прошу прощения, вы к ним еще и не привыкали вроде? Жаль! Доброта ваша — качество хорошее. Но доброта к одному за счет других — не доброта вовсе...

Шел я в казарму — кулаки сжимались. Ну, думаю, с ходу закачу Рубахину наряд вне очереди да попрошу старшину, чтоб на все очередное воскресенье от звонка до звонка работку ему подыскал. И сам над душой стоять буду, лично контролировать — черт с ним, с выходным!.. И все-таки где-то в глубине души сомневался: накажу ли, хватит ли решимости? Это ведь лишь теоретически просто объявить взыскание человеку, с которым каждый день в одном строю ходишь, под одной броней сидишь, спишь на соседних койках, а бывает, из одного котелка борщ хлебаешь.

Сомневался я не зря. Только увидел Рубахина — злость моя мгновенно сникла. Да и он смотрит в глаза, как побитая собачонка, даже неловко стало.

— Прости, командир, — говорит. — Подвел я тебя, но больше не повторится. Слово даю.

Ушам не верю: неужто говорит Рубахин?!

— Откуда мне было знать,— продолжает,— что лейтенант в казарме появится? Он же сегодня вечером на дежурство заступает, отдыхать должен. Осмотрительней теперь буду...

Ну и ну! Словом не заикнулся, что от работы улизнул, — словно так и надо. Словно мы с ним уговор заключили: он сачкует за счет экипажа, я покрываю — лишь бы не попадаться. И даже присутствия ротного комсомольского секретаря не постеснялся — тот рядом сидел, протирал пистолеты.