Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга II - [97]

— Мне, плясать? — вскричал Ришлье. — Но это будет курам на смех!

— Вы не говорили бы этого, если бы получше знали женское сердце, — невозмутимо отвечала герцогиня. — Недавно королева отзывалась о вас с весьма выгодной стороны, но заметила только, что постоянная ваша угрюмость ей неприятна. Я отвечала, что, вероятно, и вы умеете быть веселым. «Едва ли, — сказала она, — не протанцует же он в угоду мне сарабанду?» — «А если?» — спросила я. «Если да, то и я с моей стороны буду готова на многое»; слышите — на многое.

— И завтра же я явлюсь к ее величеству! — воскликнул Ришлье.

— В костюме полишинеля?

— Непременно.

— И протанцуете сарабанду?

— Как сумею… Но, надеюсь, все останется в тайне, между нами?

— Еще бы, ваша эминенция!

На другой же день Ришлье явился к герцогине. Он был одет в красный бархатный камзол, перетянутый кожаным поясом с широкой медной пряжкой, короткие пестрые штаны были окаймлены у поджилок серебряными бубенчиками, в обеих руках пощелкивали кастаньеты.

— А шапка? — спросила герцогиня, едва удерживаясь от смеха.

— Вот она! — отвечал Ришлье, надевая дурацкий колпак с погремушками.

— Прекрасно. Теперь я проведу вас на ту половину, где вас ждет королева; спрячу вас за дверную занавесь, и когда хлопну в ладоши, выскакивайте в комнату и танцуйте!

Через четверть часа Ришлье с балаганными кривляньями плясал сарабанду перед Анной Австрийской, смеявшейся до слез; герцогиня аккомпанировала плясуну на спинете.

— Теперь, ваше величество, — прошептал кардинал, задыхаясь, по окончании танца, — теперь верите ли вы, что для вас я способен на все?

— Верю, что вы прекрасно танцуете, — уклончиво отвечала королева.

— Любовь творит чудеса, — вскричал Ришлье, целуя руку Анны Австрийской.

— Браво! — засмеялась она. — Сыграв роль полишинеля, вы ударяетесь в любезности, приличные арлекину… Талант! Но мне пора во дворец, — сухо досказала она, вставая. — Благодарю за забаву… Герцогиня, прикажите подавать мою карету.

— Дела ваши идут отлично! — сказала герцогиня, возвращаясь к кардиналу после проводов королевы. — Надобно ковать железо, пока горячо. Теперь необходимо приступить к переписке.

— Зачем это? — спросил удивленный Ришлье.

— Интрига без переписки немыслима. Клятва клятвою, документ документом. Докажите королеве на деле ваше совершенное к ней доверие…

Странный, неуловимый луч счастливой мысли мелькнул в глазах кардинала.

— И вы полагаете, прелестная герцогиня, что любовная записка скрепит мой предполагаемый союз с королевою? — произнес он, покручивая усы.

— Непременно, ваша эминенция!

— От души благодарю за совет… Я ему последую.

Ранним утром на другой день он позвал к себе в кабинет некоего шевалье Ландри, состоявшего на жалованье при его канцелярии. Ниже мы увидим, в чем состояла его должность.

— Садитесь к столу, — скомандовал Ришлье, — и пишите под диктовку моим почерком!..

Он продиктовал письмо на имя королевы, в котором делал ей самое нежное признание, с предложением сердца и всевозможных услуг на политическом поприще. Содержание было таково, что, если бы письмо попало в руки Людовика XIII, он не поблагодарил бы своего первого министра. Когда Ландри дописал письмо и скрепил его подписью Ришлье, кардинал просмотрел его от первой до последней строчки и отсчитал писцу 1500 пистолей. Вечером письмо, переданное кардиналом герцогине де Шеврез, было уже в руках королевы… Та и другая были уверены, что им удалось уловить Ришлье в растянутые ему сети, но вместо его самого они держали в руках его тень.

Дальнейшее ведение любовной интриги с королевою было отложено кардиналом. Двор и весь город готовились к торжеству бракосочетания сестры короля, принцессы Генриэтты, с королем английским, только что воцарившимся Карлом I. Лицо последнего при церковном обряде должны были изображать чрезвычайные посланники графы Кэрлиль и Голланд. Ко дню празднества (11 мая 1625 года) совершенно неожиданно прибыли в Париж любимец Карла I и первый его министр герцог Бекингэм. Этот приезд был крайне неприятен как королю Людовику XIII, так и кардиналу. Причинами неудовольствия была и политика (герцог намеревался ходатайствовать за кальвинистов), и ревность, так как стоустая молва давно разнесла по всем концам французского королевства тысячи чудесных рассказов о красоте, любезности, ловкости — в особенности же об успешных волокитствах — герцога Бекингэма. По распоряжению короля он был приветствуем градским главою и выборными от всех сословий. По старинному обычаю, они поднесли герцогу четыре дюжины белых восковых свеч, столько же ящиков конфет и шесть дюжин бутылок вина. Герцог благодарил депутатов за внимание в самых любезных выражениях. Брачных торжеств не описываем; подобных пиров и турниров Париж давно не видывал. На великолепном балу, данном на второй день свадьбы, во дворец кардинала явился, обращая на себя всеобщее внимание, великолепный герцог Бекингэм, к восторгу дам, бешенству и зависти кавалеров. Высокий ростом, превосходно сложенный, с черными пламенными глазами, герцог мог бы пленить собою и в самом простом наряде, но на бал он явился в одеянии, которое богатством затмевало костюмы первейших щеголей. На Бекингэме был серый атласный колет, вышитый жемчугом, с крупными жемчужинами вместо пуговиц; на шее в шесть рядов было надето такое же ожерелье, из под которого сияла брильянтовая звезда ордена св. Георгия, оцененная в 800 000 ефимков. Белые перья на головном берете были прикреплены пятью солитерами в 50 000 ливров каждая… В ушах были вдеты жемчужные серьги; вышивка зеленой бархатной епанчи была совершенством своего рода. Ослепив весь двор богатством и красотой, герцог удивил его и своей грациозностью в танцах. На несколько кадрилей он был кавалером Анны Австрийской, и эта пара, говоря без всякой лести, напоминала Венеру и Аполлона, наряженных в костюмы XVII столетия. Тысячи глаз любовались ими, и между этими тысячами одна пара глаз особенно настойчиво следила за всеми их движениями… То были глаза кардинала.