Временное пристанище - [13]

Встреча двоих восточных товарищей в западном вытрезвителе! – подумал Ц. Какой символический судьбоносный анекдот. В тот же день он подошел к старшей сестре, дежурной по этажу, и попросил проверить, какая профессия значится в протоколе о приеме. Произошла ошибка. Сестра удивленно спросила его фамилию, выдвинула длинный металлический ящик и стала рыться в картотеке. Наконец вытянула нужную карточку:

– Тут вот написано, что вы писатель. Явились добровольно. Сами подписывали.

– Прошу вас, – сказал Ц., – зачеркните слово писатель. Это самозванство, это ошибка.

Она слушала так флегматично, как будто самозванство – самая будничная вещь на свете.

– Но что-нибудь мне ведь нужно туда вписать, – сказала она.

– Писателя зачеркните, а сверху напишите: без определенных занятий.

– Как хотите. Только ваши данные уже в компьютере, а там их так просто не исправишь.

– Попытайтесь, пожалуйста, – сказал Ц., поблагодарил и ушел.

Он вспомнил, какую всегда испытывал неловкость, рекомендуясь писателем… еще хуже было со словом поэт. То и дело ловишь на себе взгляды, в которых читается: человек, так отвечающий на дежурный вопрос, хочет вызвать ненужный ажиотаж. А выдохнув робкое «Я писатель», видишь, как собеседник сжимается от напряжения, – словно на то обстоятельство, что перед тобой «писатель», следует стремительно отреагировать отточенным элегантным пассажем, наколдовав за секунду небольшое эссе, поражающее широтой интеллектуального кругозора. Но это-то ладно, все это можно с немой покорностью выслушать, самое омерзительное – вопрос, который может грянуть в любую минуту: «А вы про что пишете?» – Ц. сам наблюдал однажды, как в поезде одного безобидного пассажира вынудили сознаться, что он писатель. «Ах ты, мать честная!» – вырвалось у озабоченного Ц.

Поскольку упоминание темы писательства, похоже, неизбежно было сопряжено с недоразумениями и душевными вывертами, Ц., став автором на вольных хлебах, еще долго сообщал о себе сведения, на несколько лет устаревшие: «Я заводской кочегар». Вариант для образованных: «Работаю на теплосети в металлургической промышленности». После чего ждать расспросов со стороны собеседника, озабоченного поддержанием беседы, обычно не приходилось.

Писательское ремесло у всех вызывает сомнения, и Ц. не знал, в хорошем ли свете оно его выставляет. Писатель – это, наверное, самая немецкая из всех профессий. По крайней мере, сообщение о принадлежности к писательскому цеху вызывает не меньшую оторопь, чем если ты признаешься в кругу иностранцев, что у тебя немецкое гражданство. В азиатской компании, кажется, не очень важно, кто там вьетнамец, кто кореец, а кто китаец. А представляясь немцем, сразу встречаешь оттенок избыточного респекта – тот самый излишек, который необходим, чтобы спрятать улыбку злорадного самодовольства. И когда сообщаешь, что ты писатель, все очень похоже таращат глаза; как будто ты заявил: Я оберштурмбанфюрер! Сообщить о своем писательском статусе – это по-прежнему! (думал Ц.) все равно что звание сообщить.

Таким размышлениям он предавался, пока наматывал в коридоре свои круги. При этом он, как ему чудилось, зависел от освещения: на той стороне галереи, где размещались окна, где сквозь застекленную стену лился белесый свет зимнего неба и были ниши-курилки, Ц. учащал свои шаркающие шаги; гнал вперед что есть силы, паркет под ногами скрипел, курильщики глядели с неудовольствием. Здесь он – «писатель»… эта весть, вероятно, уже разнеслась по отделению, и сейчас ему меньше всего хотелось, чтобы кто-нибудь заговорил с ним на эту тему. К счастью, курильщики были полностью поглощены дележкой скудных сигаретных запасов. На другой стороне галереи, в электрическом свете, всегда слегка тускловатом, он отдыхал; замедлял шаги или приостанавливался, проверяя, как долго сможет выдержать неподвижность. Укреплял твердость духа, чтобы невозмутимо прошествовать мимо курилок. В один из таких перерывов вдруг вспомнилось, как дня два назад он обдумывал некую мысль в приступе мании формулирования, напомнившей Ц. «речи к народу», что в полудреме произносили иные здешние пациенты. Впрочем, его речь была обращена не к «народу»; к тому же сочинялась она наяву, когда пятнадцатичасовой сон ненадолго прервался. Он представлял, что пишет письмо в министерство культуры, и предложения, складывавшиеся в голове, казались Ц. неотразимо убедительными. Он замыслил ходатайствовать о продлении визы на выезд… (прошлой визы, как теперь приходится добавлять). Формулировки должны быть пронизаны легкой иронией:

«Вам, господин министр, вероятно, еще не доложили, что я до сих пор не вернулся в ГДР. Это не что иное, как знак того, что мое пребывание в ФРГ принесло результаты. Результаты не только в плане литературном, но и в том смысле, что я осознал себя индивидом, коего вы обозначили бы как гражданин ГДР. Отсюда встает вопрос о моем возвращении, который я и хочу с вами обсудить. Вы спросите: „Почему же он не садится в поезд и не возвращается в ГДР?" Причина двояка. Какое-то время назад я вступил в некие межличностные отношения, от сохранения которых, можно сказать, завишу. Вторая причина: давно работая над одним масштабным литературным проектом, я должен избегать поездок и связанных с ними длительных перерывов, так как они, по всей вероятности, разрушительно сказались бы на единстве текста. Посему для продления или же возобновления моей туристической визы предлагаю прибегнуть к услугам почты. Исходя из вашего согласия, высылаю свой заграничный паспорт в постоянное представительство ГДР в Бонне с тем, чтобы мне оформили новую визу…»