Времена не выбирают… - [27]

Кто б думал, что найдут при вспашке Аполлона?

Кто жил здесь двадцать пять веков тому назад?

Надгробие – солдат в коринфском шлеме чудном,

Сначала тракторист решил, что это клад…

Азовская жара с отливом изумрудным,

Кто б думал, что и ты в волшебный встанешь ряд?

Однажды я сидел в гостях у старой тетки

Моей жены, пил чай из чашки голубой,

Старушечья слеза и слабый голос кроткий,

Но выяснилось вдруг из реплики сухой,

Что это про нее, про девочку в зеленом,

Представьте, кушаке написано в стихах

У Анненского… Как! Мы рядом с «Аполлоном»,

Вблизи шарманки той, от скрипки в двух шагах!

«Увидеть то, чего не видел никогда…»

Увидеть то, чего не видел никогда, —

Креветок, например, на топком мелководье.

Ты, жизнь, полна чудес, как мелкая вода,

Жирны твои пески, густы твои угодья.

От гибких этих тел, похожих на письмо

Китайское, в шипах и прутиках, есть прок ли?

Не стоит унывать. Проходит всё само.

Креветка, странный знак, почти что иероглиф.

Какие-то усы, как удочки; клешни,

Как веточки; бог весть, что делать с этим хламом!

Не стоит унывать. Забудь, рукой махни.

И жизнь не придает значенья нашим драмам.

Ей, плещущейся, ей, текущей через край,

Так весело рачков качать на скользком ложе,

И мало ли, что ты не веришь в вечный май:

Креветок до сих пор ведь ты не видел тоже!

Как цепкий Ци Бай-ши с железной бородой

В ползучих завитках, как проволока грубой,

Стоять бы целый день над мелкою водой,

Готовой, как беда, совсем сойти на убыль.

Подражание древнекитайскому

О весна, не спеши, подожди,

Ведь еще не зачитан приказ

Императорский, значит, в пути

Он еще, не добрался до нас,

И глицинии, как зацвести

Ни хотят, а должны подождать,

Пусть придержат цветочки в горсти.

Где же свиток: столбцы и печать?

Вот когда мы получим его,

Вот тогда зацветет бальзамин.

Почему все мы ждем одного?

Потому что у нас он один!

Он расшитым махнет рукавом,

Благодатью повеет на нас, —

И поздравим себя с мотыльком,

Прихотливо ласкающим глаз.

Фреска

Святой Иоаким, конечно, сладко спит

В то время, как к нему слетает ангел с вестью.

Весь день в моем окне рыдает дождь навзрыд,

Да как и не стенать, имея дело с жестью?

А козочки даны, овечки и цветы

Затем, чтоб мы с тобой не усомнились в чуде:

Ведь если видит скот, уже не станешь ты

Оспаривать всё то, чего не видят люди.

Еще бы! Надо жить в рассветные века,

Где если дождь идет, то теплый и нестрашный.

Как громко дождь стучит, угрюмей кулака,

Пронзительней ножа, визгливый, рукопашный!

В такие дни молчит настольный календарь,

И хочет быть листок скорее перекинут.

Где радуги привет, как в детстве было, встарь?

Сплошной железный дождь, как занавес, задвинут.

То жалуясь тебе, то требуя с тебя

Какой-то давний долг, за вечностью забытый.

А радуга не здесь, пленяя и слепя,

Дрожит, а там, где спит пастух, плащом накрытый…

«Поехать железнодорожным, морским и воздушным путем…»

Поехать железнодорожным, морским и воздушным путем

Увидеть «Олимпию» в Лувре и «Краснобородку с угрем»,

Потом «Натюрморт» в Авиньоне и в Цюрихе – «Гавань в Бордо»,

А в Кливленде, в частном собранье, «Пионы» не видел никто!

Потом оказаться в Нью-Йорке, – истратить ему на билет

Не жаль подотчетную сумму – за черный и розовый цвет,

За даму в костюме эспады и охрой намеченный рот.

Как он обогнал наши взгляды на жизнь и добычу щедрот!

Он где-то на новой странице и чуть ли уже не в Нанси,

Чтоб к девушке розоволицей нежней присмотреться вблизи

Каких-то случайных цветочков, зовут ее Мери Лоран,

А в Лондоне розовой мочкой пленяет она англичан,

Истлела та беличья шубка, но вечно живет полотно.

Что гонит по белому свету? Да так, увлеченье одно.

Ведет в галереи причуда, заводит каприз во дворцы.

Достаточно знать, что кому-то доступны такие концы.

Он в ухо художнику дышит, за ним поспевая для нас,

Он жаркую книгу напишет про зорко прищуренный глаз,

Его дорогие скитанья, его золотые права —

Всей жизни его оправданье, и кругом идет голова!

«Ну, музыка, счастливая сестра…»

Ну, музыка, счастливая сестра

Поэзии, как сладкий дух сирени,

До сердца пробираешь, до нутра,

Сквозь сумерки и через все ступени.

Везде цветешь, на лучшем говоришь

Разнежившемся языке всемирном,

Любой пустырь тобой украшен, лишь

Пахнет из окон рокотом клавирным.

И мне в тени, и мне в беде моей,

Средь луж дворовых, непереводимой,

Не чающей добраться до зыбей

Иных и круч и лишь в земле любимой

Надеющейся обрести привет

Сочувственный и заслужить вниманье,

Ты, музыка, и подаешь нет-нет

Живую мысль и новое дыханье.

«На череп Моцарта, с газетной полосы…»

На череп Моцарта, с газетной полосы

На нас смотревшего, мы с ужасом взглянули.

Зачем он выкопан? Глазницы и пазы

Зияют мрачные во сне ли, наяву ли?

Как! В этой башенке, в шкатулке черепной,

В коробке треснувшей с неровными краями

Сверкала музыка с подсветкой неземной,

С восьмыми, яркими, как птичий свист, долями!

Мне человечество не полюбить, печаль,

Как землю жирную, не вытряхнуть из мыслей.

Мне человечности, мне человека жаль!

Чела не выручить, обид не перечислить.

Марш – в яму с известью, в колымский мрак, в мешок,

В лед, «Свадьбу Фигаро» забыв и всю браваду.

О, приступ скромности, ее сплошной урок!

Всех лучших спрятали по третьему разряду.

Тсс… Где-то музыка играет… Где? В саду.