Времена не выбирают… - [15]

Если так у вас было в жестком Риме,

То, поверь, точно так и в Ленинграде,

Где весь день под ветрами ледяными

Камни в мокром красуются наряде.

Слышен шелест чужого разговора.

Колоннада изогнута, как в Риме.

Здесь цветут у Казанского собора

Трагедийные розы в жирном гриме.

Счастье – вот оно! Театральным жестом

Тень скользнет по бутонам и сплетеньям.

Марциал, пусть другие ездят в Пестум,

Знаменитый двукратным роз цветеньем.

«И пыльная дымка, и даль в ореоле…»

И пыльная дымка, и даль в ореоле

Вечернего солнца, и роща в тумане.

Художник так тихо работает в поле,

Что мышь полевую находит в кармане.

Увы, ее тельце смешно и убого.

И, вынув брезгливо ее из кармана,

Он прячет улыбку. За Господа Бога

Быть принятым все-таки лестно и странно.

Он думает: если бы в серенькой куртке,

Потертой, измазанной масляной краской,

Он сунулся б тоже, сметливый и юркий,

В широкий карман за теплом и за лаской, —

Взовьются ли, вздрогнут, его обнаружа?

Придушат, пригреют? Отпустят на волю?

За кротость, за вид хлопотливо-тщедушный,

За преданность этому пыльному полю?

Восьмидесятые

«Небо ночное распахнуто настежь – и нам…»

Небо ночное распахнуто настежь – и нам

Весь механизм его виден: шпыньки и пружинки,

Гвозди, колки… Музыкальная трудится там

Фраза, глотая помехи, съедая запинки.

Ночью в деревне, шагнув от раскрытых дверей,

Вдруг ощущаешь себя в золотом лабиринте.

Кажется, только что вышел оттуда Тезей,

Чуткую руку на нити держа, как на квинте.

Что это, друг мой, откуда такая любовь,

Несовершенство свое сознающая явно,

Вся – вне расчета вернуться когда-нибудь вновь

В эти края, а в небесную тьму – и подавно.

Кто этих стад, этой музыки тучной пастух?

Небо ночное скрипучей заведено ручкой.

Стынешь и чувствуешь, как превращается в слух

Зренье, а слух затмевается серенькой тучкой.

Или слезами. Не спрашивай только, о чем

Плачут: любовь ли, обида ли жжется земная —

Просто стоят, подпирая пространство плечом,

Музыку с глаз, словно блещущий рай, вытирая.

Ночная бабочка

Пиджак безжизненно повис на спинке стула.

Ночная бабочка на лацкане уснула.

Где свет застал ее – там выдохлась и спит.

Где сон сморил ее – там крылья распластала.

Вы не добудитесь ее: она устала.

И желтой ниточкой узор ее прошит.

Ей, ночью видящей, свет кажется покровом

Сплошным, как занавес, но с краешком багровым.

В него укутанной, покойно ей сейчас.

Ей снится комната со спящим непробудно

Во тьме, распахнутой безжалостно и чудно,

И с беззащитного она не сводит глаз.

«По рощам блаженных, по влажным зеленым холмам…»

По рощам блаженных, по влажным зеленым холмам.

За милою тенью, тебя поджидающей там.

Прекрасную руку сжимая в своей что есть сил.

Ах, с самого детства никто тебя так не водил!

По рощам блаженных, по волнообразным, густым,

Расчесанным травам – лишь в детстве ступал по таким!

Никто не стрижет, не сажает их – сами растут.

За милою тенью. – «Куда мы?» – «Не бойся. Нас ждут».

Монтрей или Кембридж? Кому что припомнить дано.

Я ахну, я всхлипну, я вспомню деревню Межно,

Куда с детским садом в три года меня привезли, —

С тех пор я не видел нежней и блаженней земли.

По рощам блаженных, предчувствуя жизнь впереди

Такую родную, как эти грибные дожди,

Такую большую – не меньше, чем та, что была.

И мята, и мед, и, наверное, горе и мгла.

«Страна, как туча за окном…»

Страна, как туча за окном,

Синеет зимняя, большая.

Ни разговором, ни вином

Не заслонить ее, альбом

Немецкой графики листая,

Читая медленный роман,

Склонясь над собственной работой,

Мы всё равно передний план

Предоставляем ей; туман,

Снежок с фонарной позолотой.

Так люди, ждущие письма,

Звонка, машины, телеграммы,

Лишь частью сердца и ума

Вникают в споры или драмы,

Поступок хвалят и строку,

Кивают: это ли не чудо? —

Но и увлекшись, начеку:

Прислушиваются к чему-то.

«Нет лучшей участи, чем в Риме умереть…»

Нет лучшей участи, чем в Риме умереть.

Проснулся с гоголевской фразой этой странной.

Там небо майское умеет розоветь

Легко и молодо над радугой фонтанной.

Нет лучшей участи… похоже на сирень

Оно, весеннее, своим нездешним цветом.

Нет лучшей участи, – твержу… Когда б не тень,

Не тень смертельная… Постой, я не об этом.

Там солнце смуглое, там знойный прах и тлен.

Под синеокими, как пламя, небесами

Там воин мраморный не в силах встать с колен,

Лежат надгробия, как тени под глазами.

Нет лучшей участи, чем в Риме… Человек

Верстою целою там, в Риме, ближе к Богу.

Нет лучшей участи, – твержу… Нет, лучше снег,

Нет, лучше белый снег, летящий на дорогу.

Нет, лучше тучами закрытое на треть,

Снежком слепящее, туманы и метели.

Нет лучшей участи, чем в Риме умереть.

Мы не умрем с тобой: мы лучшей не хотели.

«В тридцатиградусный мороз представить света…»

В тридцатиградусный мороз представить света

Конец особенно легко.

Трамвай насквозь промерз. Ледовая карета.

Сухое, пенное, слепое молоко.

И в наших комнатах согреться мы не в силе.

Кроваво-красную не взбить в прожилке ртуть.

Весь день в России

За край и колется, и страшно заглянуть.

Так вот он, оползень! Они смешны с призывом

В мороз открытыми не оставлять дверей.

Сыпучий оползень с серебряным отливом.

Как в мире холодно, а будет холодней.

Так быстро пройден путь, казавшийся огромным!

Мы круг проделали – и не нужны века.