Времена и люди. Разговор с другом - [58]
— Понимаю, — сказал Северов задумчиво. — И это, конечно, лестно для нас. Ну а что, Шевченко не знакомил вас с вопросами инженерного оборудования нашего переднего края во время операции? Нет? Жаль, стоило бы. Я хочу сказать, что с этим у нас дело обстояло неважно. А что, Шевченко не говорил вам, что мы задержались в первой траншее, снизили темп, добивать надо было вторыми эшелонами? И в этом наш просчет. И справедливости ради надо об этом говорить. Ведь это тоже уроки Новинска, и очень серьезные. Возьмите себе на заметку. Хотя бы бегло. Основательнее я сам об этом напишу.
— Сами? — невольно вырвалось у Ивана Алексеевича.
— Сама себя раба бьет, коль не чисто жнет… Но вернемся к вашей работе. По-моему, вы очень правильно повели разговор о взаимодействии с приданными частями. Мы ведь и победили потому, что народ дал нам богатейшую технику, которой мы сумели распорядиться.
— А тем, кто распорядился неправильно, народ не простит!
— Так-таки не простит? Ну и горячка же вы… А я так думаю, что среди нас было немало и таких, которые ошибались, у многих еще знаний не было основательных. Разве народ отмел их, перечеркнул, на свалку выбросил? Разве не помог им наш народ, партия наша стать на ноги? Переучивали людей и даже перековывали. Было это?
— Было. Но что же из этого следует? Не вспоминать об ошибках?
— Вот вы меня в чем подозреваете! — весело воскликнул Северов. — За что же так?
— Товарищ генерал, я очень вас уважаю, но я должен сказать… я считаю, что об ошибках наших надо говорить в полный голос.
— И я не за то, чтобы шептаться стыдливо. Но я за правду. А правда однобокой никогда не бывает. Мы выиграли эту войну, и выиграли ее не числом, а умением. И спотыкались, и ошибались, и учились, и научились. И вы, пожалуйста, скажите об этом, иначе правды не будет. Не знаю, может быть, молодежь так остро этого не чувствует…
Иван Алексеевич улыбнулся:
— Рано еще вам в старики записываться!
— Да я и не хочу к старикам. И в армии я всего семнадцать лет. А семнадцать лет не такой большой срок. Но семнадцать лет назад был год тысяча девятьсот двадцать восьмой. Двадцать восьмой год! Нет автоматического оружия, самолетов и танков так ничтожно мало, что лучше цифру не называть. На весь наш стрелковый полк придали нам одну батарею. Всего только семнадцать лет прошло, а мы сейчас самая сильная армия в мире. Горжусь этим. Да нет такого у нас человека, который бы этим не гордился. Неправду я говорю?
— Правду, товарищ генерал.
— Так вы не стесняйтесь и напишите об этом. Помяните мое слово: не семнадцать лет пройдет, а куда меньше, и командир батальона, да что я говорю командир батальона — командир роты будет такой техникой пользоваться… По приказу товарища капитана такие силы небесные придут в движение! И когда вы об этом скажете, только тогда ваше возмущение нерадивостью, косностью и ленью прозвучит в полный голос. Ну а когда закончите, дадите почитать?
— Конечно, дам! У меня план такой: сначала покажу товарищам, командиру полка, боюсь, что чего-нибудь напутаю…
— Всех выслушаю, а сделаю по-своему?
— Нет, товарищ генерал, — сказал Иван Алексеевич просто. — Я либо совсем совета не спрашиваю, либо выбираю себе советчика по душе.
— Ну, спасибо на добром слове…
Когда Иван Алексеевич вышел, на улице было совсем темно. За вечер погода переменилась. Ударило холодом. Небо открылось далеко в глубину, и звезды, мелко мерцавшие в вечернем тумане, стали крупными и яркими. Воздух звенел морозом.
«А хорошо, честное слово, хорошо», — подумал Иван Алексеевич.
Близко простучал поезд, черные тени быстро перебежали ослепительно белую улицу. «Хорошо, честное слово, хорошо!» Вкусно потянуло гарью, взвод с хрустом прошагал из бани, мелькнула в дверях чья-то отчаянная фигурка в теплом платочке и с голыми локтями…
— Хорошо, очень хорошо!.. — повторил Иван Алексеевич.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
В самом начале нового, сорок шестого года Иван Алексеевич закончил свою статью. За последние две недели он здорово «набрал темпы». Внезапно к нему вернулась утраченная после первых неудачных попыток легкость.
Теперь он готов был писать, писать и писать. Писать день и ночь, не выпуская пера из рук. Никаких трудностей, никаких преград, все, что надо сказать, находится здесь, на кончике пера. И вот тут работа была закончена.
В первую минуту он даже не понял, что это все, конец, и еще с полчаса писал дальше и все пытался «закруглить», все еще искал какие-то «выводы» и «обобщения».
К счастью, он все-таки понял, что это конец, что точка поставлена полчаса назад, то есть именно в тот момент, когда материал был исчерпан.
Кажется, впервые он подумал о читателе, впервые реально представил себе человека, который читает его статью. Ивана Алексеевича даже в жар бросило. Ему ужасно захотелось, чтобы это произошло как можно скорее. Какую-то минуту он готов был разбудить Тамару. Не так давно еще он бы не стал раздумывать: конечно надо разбудить. Ура, Томка! Наша взяла! Одолели-таки… Но теперь все это было по-другому.
«Да нет, пустяки, ну как это будить… — морщась, думал Иван Алексеевич. Он взглянул на часы — было уже около двух. — И потом, все это ей совершенно неинтересно… Ладно, Томка, спи. Если тебе неинтересно, спи».
