Времена и люди. Разговор с другом - [137]

Макеев, как мне показалось, не слишком обрадовался новой нашей встрече. Во всяком случае, поначалу он держался подчеркнуто официально. Почему? Что случилось? Наверное, я раскатился в штабную избушку слишком по-свойски, и это было ему неприятно. Хотя что ж такого? Ведь это вполне естественно поздравить человека с назначением, к которому он так стремился. А он поморщился и сразу спросил, что меня интересует. Наверное, люди, отличившиеся в боях? И, пока он говорил о людях, отличившихся в боях, и о том, что в штабе мало что узнаешь, а надо походить по дивизионам и батареям, я чувствовал, что он говорит все это не для меня, а для тех, кто в это время находился в землянке. А было кроме нас еще трое: ПНШ-1, который склонился над картой и, я думаю, совершенно нашим разговором не интересовался, да двое связистов: один связист сменял другого у полевого телефона.

В это время в землянке появился новый человек: маленький, кругленький, улыбчатый, с большой, совершенно заиндевевшей бородой — настоящий Дед Мороз. Макеев тотчас же встал и козырнул по всем правилам, хотя Дед Мороз был всего-навсего капитаном, а Макеев — майором. Но это был комиссар полка.

Макеев довольно угрюмо меня представил, Дед Мороз еще больше заулыбался и сказал, что как же, как же, читал. Это был просто «политес», ничего моего он не мог читать, даже мои заметки в «На страже Родины» не были подписаны.

— Видел, видел, как вы в нашу деревеньку въезжали, — сказал он. — Значит, нашли друг друга!

Макеев угрюмо кивнул:

— Я думаю, товарищ комиссар, о лучших людях полка лучше с вами…

— Ну вот — о лучших людях! Гостя прежде всего покормить надо, дело как раз к обеду.

Обедать пошли вчетвером: Дед Мороз, Макеев, ПНШ-1 и я. Но и во время обеда, и даже после «ворошиловских ста граммов», которые теперь выдавали неукоснительно, Макеев все больше помалкивал. Дед Мороз еще больше раскраснелся, вызвался сопровождать меня, и мы с ним хорошо походили. Вот уж не думал, что эта поездка столько принесет в мой блокнот: ехал-то я сюда, только чтобы повидать Макеева.

Вечером мы снова встретились в столовой. Дед Мороз шутливо жаловался на меня: «Заездил корреспондент».

— Тебя заездишь! — сказал ПНШ. (Похоже было, что они давно знакомы.)

Макеев утомительно молчал. За день я много о нем думал и, кажется, кое-что понял. Прежде всего я понял, что полк старый, кадровый, люди сработались давным-давно, а Макеев — человек присланный, да еще сверху, да еще у человека академия за плечами. В то время «академик» в войсках — это было событие. О Макееве даже сам командир полка говорил с оттенком почтительности. И товарища корреспондента поэтому устроили ночевать именно к Макееву.

Жил Макеев в штабной избушке, во втором этаже. Собственно говоря, это был чердак, но чистенький, незахламленный, оклеенный обоями в цветочек. Стоял диван, тоже в цветочках, и на подоконнике телефон.

Едва мы остались наедине, я сказал:

— Если бы знал, что я тебе в тягость, — никогда бы не приехал. Ты же отлично понимаешь, что приехал я для того, чтобы повидаться.

— Я боялся, что ты приехал, чтобы написать обо мне…

— Да если бы и так!

— Того только и не хватает! Ясно вижу эту статейку: майор Макеев — и вдруг снизошел до начальника штаба полка. Да я должен в ножки поклониться, что меня сюда взяли. И потом, послушай, это мое личное дело. Мое. И никого, даже тебя, я в это не пущу. И что за манера лезть в душу: почему, отчего…

— Я в твою душу не залезал, — сказал я, стараясь не взрываться. — Ты сам говорил, что хочешь сюда, а теперь, когда ты здесь…

— Да, здесь. Но неужели ты не видишь, как ко мне здесь относятся?

— Как относятся? — переспросил я. — Куда уж лучше…

— Вот именно, «куда уж лучше». Завтра утром ты сам в этом убедишься.

— А что произойдет завтра утром?

— Придет нумер газеты (он так и сказал «нумер», а не номер, чтобы звучало поироничней), и там твой покорный слуга на первой странице.

— Так, значит, нашелся уже писатель…

— Не шути, Саша, — сказал Макеев грустно. — Награжден я. Орден Красной Звезды. Понял?

— Поздравляю!

— Нет, Саша, нет… Ты только подумай: командир полка, который здесь уже десять лет трубит, и я — и оба «Красная Звезда». А комиссару — медаль «За отвагу». Мой, с тех пор как отпустил меня, прямо жить не дает. Сам, через все головы, звонит в полк: как, мол, и что, и не бобо ли служить?

Я сказал Макееву, что он, по-моему, сильно преувеличивает. Вполне естественно, что его судьба небезразлична, тем более — тесть… Уж не знаю, через какие головы можно звонить, а через какие нельзя, но я в этом вижу человечность…

— Значит, ты ничего не понял, — сказал Макеев. — А мог бы, если бы захотел. Ладно, пора отдыхать. Устраивайся на диване… нет, нет, ты мой гость, а гость на фронте всегда персона. Одеял мне на целый взвод принесли.

Мы еще немного поторговались, кто где спит, но в результате я устроился на диване. Макеев недолго возился со своими одеялами, потушил свет, на минуту стало темно, потом луна высветила наш чердак. Я в это время засыпал мгновенно, да и намотался за тот день порядком, самое время отдохнуть, но я не спал, а думал о Макееве и об его странной судьбе. Наверное, ему действительно в тягость эта тестева опека, может, и в полку его как-то особенно берегут, и он это чувствует. Бывает это у нас, ох, бывает!