Времена и люди. Разговор с другом - [11]

Иван Алексеевич не умел скрывать своих чувств, все заметили, что он приуныл. Все, за исключением Тамары. Очень уж у нее было сейчас весело на душе. Она то принималась целовать Ивана Алексеевича, то тормошила тетку, то вытирала носы ребятам. В этой тесноте она умудрялась все время двигаться и что-то напевала.

А Ивану Алексеевичу было ужасно тоскливо в этих двух комнатенках, побеленных по-южному, с бесконечными половичками, которые путались под ногами, и белыми салфеточками. Белыми салфеточками были покрыты решительно все вещи — и стол, и сундук, и даже швейная машина.

— Ну, я пошел, — сказал Иван Алексеевич.

Тамара от этих слов вздрогнула.

— Как, зачем? — у нее на глаза стремительно навернулись слезы. — Так быстро? Тогда незачем было приходить…

— Но ты ведь знаешь… — начал Иван Алексеевич.

Александра Глебовна перебила его:

— Что-то не по-хорошему получается. У нас вино припасено, холодец… Обидите.

Но Ивана Алексеевича переупрямить было нелегко. Характер у него был в своем роде примечательный: он редко упрямился, но уж если это случалось, то, Тамара знала, спорить с ним бесполезно.

Она и не стала с ним спорить, вместе с Иваном Алексеевичем вышла на улицу и, когда они остались вдвоем, назвала его жестоким, нелюбящим. Ведь видел же, что она в таком хорошем настроении! Зачем было все портить?..

— Да нет же, нет, ничего я не испортил, — сказал Иван Алексеевич и засмеялся.

Он всегда быстро приходил в себя. А сейчас, едва только вышел на воздух, едва только вздохнул свободно, как почувствовал разрядку. Невдалеке, окруженный яркой, еще не пыльной зеленью, виднелся купол Таврического дворца. Бледное небо было необыкновенно высоким. Улицы, как нигде, широкие и стройные.

Снова он почувствовал в себе силу для любви и нежности. Взял Тамару под руку и крепко прижал к себе.

— Ну чем же, чем я провинилась? — спросила Тамара.

Они медленно прошли по разоренному бульвару до Литейного, потом вернулись обратно.

— Тебе здесь долго жить не придется, — сказал Иван Алексеевич решительно. — Завтра парад, послезавтра в лагерь, а через день-другой ты ко мне приедешь, и мы снимем комнату.

— А завтра, после парада, мы пойдем в Дом Красной Армии? Там вечер для участников… Пойдем?

— Пойдем. Только, знаешь, давай встретимся прямо у входа. У меня после парада есть еще дело: надо повидать сына одного моего однополчанина. Так что лучше всего у входа, в восемь часов. Согласна?

— Ну, конечно, согласна, — сказала Тамара. Она обняла Ивана Алексеевича, и, хотя на улице было прохладно, ее темные, загорелые руки были по-прежнему влажными и горячими.

7

Катя хотела посмотреть военный парад и даже готовилась к этому знаменательному дню. Накануне пошла в парикмахерскую, но там на завивку и на маникюр была такая очередь и так тяжело пахло палеными волосами, жженой пробкой и эмульсией, что Катя не выдержала. Постригли ее в мужском зале, она всегда стриглась коротко. Старик парикмахер сказал ей негромко:

— Ваши-то девочки тоже прибегали… брови красят.

— Ну да?

— Точно. Сами увидите. Ничего не поделаешь, рабочий класс. Что хотят, то и делают. Можете вы им запретить?

— Я, конечно, с ними поговорю.

— Э-э… Разговорчики… — сказал старик раздраженно. — А вот я поставлю на производственном совещании, чтобы мастера за такое дело не брались. Подумаешь, план! Лучше на одеколоне будем натягивать…

Действительно, у многих девочек брови и ресницы были так насурмлены, а на щеках играл такой подозрительный румянец, что Катя решила с ними поговорить.

— Вы к нам всегда придираетесь, — ответила Аля Масленкина. — Даже странно. Все нас хвалят, даже инженер Ирина Викторовна, на что дама строгая и образованная, и та хвалит. Мы не только подростковый, мы взрослый план выполняем.

Катя подумала и сказала:

— Я потому говорю, что мне хочется видеть вас красивыми, а вы на раскрашенных матрешек похожи.

Клава Мельникова так быстро заплакала, как будто только и ждала этих слов. Аля взглянула на нее и захохотала.

— У тебя слезы черные! Черные слезы, черные слезы!.. — говорила она, показывая на Клаву.

Глядя на них, Катя засмеялась:

— А ну, марш мыться, а то все свои подушки перепачкаете.

Деятельно готовились к параду и мальчики. Сашей Турчановым Катя прямо залюбовалась. Он за последнее время весь как-то выпрямился. Физический труд пошел ему впрок. Черты лица определились, стали мужественными. С детдомовской одеждой Саша, впрочем как и все ребята, решил поскорее расстаться. Он купил себе офицерскую гимнастерку и брюки-галифе, от отца у него остались высокие кирзовые сапоги, которые он теперь носил и чистил самозабвенно. Это была почти военная форма, только что без погон! И она очень шла ему.

— Саша, а ведь тебе через два года призываться, — сказала Катя.

— Так точно, Екатерина Григорьевна. А если что́ на Дальнем Востоке начнется — раньше пойду.

— Без тебя справятся…

— Кто его знает, Екатерина Григорьевна. Война есть война, — добавил он солидно.

Катя знала, что все мальчики мечтают повоевать, считают, что им «не повезло». Если бы война не кончилась, их бы в семнадцать лет не удержать было. Многие уже по нескольку раз писали Верховному Главнокомандующему.