Времена и люди - [85]

— Да что ты! Этот ребятеночек — самый лучший! Я уж глядела, глядела… Волосики пшеничные, личико розовое, а глазки — маслинки.

Он спросил, кто все же: девочка или…

— Девочка! — воскликнула она. — Очень хочу девочку. Парашкеву, ему все равно.

— Коли решили — не откладывайте.

Он еще и припугнул сестру (решил вдруг, что это крайне необходимо!), сказав, что сейчас многие семьи усыновляют детей и что, вполне возможно, их ребенка завтра же заберут другие.

— Как это заберут?! Ведь мы же были у заведующей!

А он, словно большой знаток в делах усыновления, убежденно и твердо заявил, что до сегодняшнего дня девочку не имели права отдавать, но так как сегодня они от нее отказались, то дирекция вправе предложить ее другим.

Сестра, пробормотав что-то на прощанье, побежала в дом.

Идти в ресторан было уже поздно, перекусил дома и лег.

Блестящие стекла окна пропускали и свет уличного фонаря, и глухой рокот Струмы. Долго ворочался он под простыней — то было жарко, то мерзли ступни. Когда веки уже смыкались и он начал погружаться в сон, калитка скрипнула, и до него долетел шепот: «Ты стой тут, я сама». Мария, поднявшись на ступени, заглянула в окно: «Фильо, Фильо! Спишь?» Он приподнялся на локте.

— Послушай, мы с Парашкевом сейчас поедем. Утром прямо к заведующей, первыми будем. Так ты зайди кур накорми и подои корову.

— Понял. — Он махнул ей рукой и увидел в окно, как она решительно шагает к калитке, за которой ее ждал Парашкев.

Свисток локомотива растворился в легком тумане раннего утра, железные колеса отгрохотали на юг… В наступившей тишине он услышал сначала неумолчный рокот Струмы, потом нежное, любовное «гу-гу-гу».

Пока он дошел до земель, отведенных под овощи, солнце выплыло из-за горизонта и поднялось над горами — тяжелое, в оранжево-золотистой пелене, словно желток разбитого яйца.

На опытном участке женщины подвязывали испятнанные растворами фартуки, а тетя Велика отмеряла консервной банкой подкормку, высыпая ее в деревянные бочки с водой. Помидоры, крупные, тяжелые, как гири, светились в солнечном свете влажно, приветливо. Он и сам не предполагал, что каменистый кусок земли в излучине родит такой урожай и так доказательно подтвердит преимущество помидоров, не требующих подвязки.

Когда он проходил мимо Венеты, она, подмигнув, спросила, понизив голос, но так, чтобы слышали соседки:

— Ну как, пошептал им? Не смущайся, не ты один. Тетя Велика каждый день их заговаривает. Они потому так быстро и растут. Помидоры — как женщины: с ними чем нежней, тем они щедрей. Ты меня слушай, я не обману. Теория хорошо, но теория без практики… — И расхохоталась.

— Хватит тебе, — прервала ее смех одна из женщин. — Поглядите-ка лучше на небо: солнце-то как желтком облитое.

— А как всходило, так красным отливало, — подхватила другая. — Это к ветру. Ох, задует, последнюю влагу из земли выпьет.

Проверив раствор, приготовленный тетей Великой, он пошел на другие участки, откуда тоже уже раздавались голоса, в основном женские. Посмотрел и он на солнце: ни тебе желтое, ни тебе красное — обыкновенное, успокоил он себя, но тут же и забеспокоился, увидев, что на северо-западе, у горизонта, зависла огромная черно-белая туча.

Перед полуднем пришел бригадир Стоян Волокита и доверительно зашептал, что его ищет дочка бай Тишо.

— Сребро́, что ли? — спросил с хитринкой в глазах, будто не знал ее имени.

— Сре́бра, — поправил Филипп.

— Так-так, подсеребрить хочет.

— Ты эти шуточки для других побереги.

— Правда, без розыгрыша, — слегка подтолкнул его плечом бригадир, — пошли!

Бригадиру под пятьдесят, невелик ростом, ловкий, подвижный, этакий живчик. А прозвище Волокита женщины, конечно, дали, да так и зовут теперь все: Стоян Волокита.

Пока шли к парникам, Филиппу вспомнился последний молодежный вечер в приресторанном сквере. Он сидел в сторонке и пил пиво, когда к его столику подошла Сребра. Лукаво улыбаясь, пригласила на танец: «Ты разве не слышал? Дамы приглашают».

Протанцевали. Потом он ее пригласил, потом еще и еще. Партнер он так себе, танцует неважно, но с ней ему было легко — может быть, потому, что совсем некогда было думать, куда поставить ногу в следующем такте. Они все время говорили, и главным образом об опытных помидорах и их будущем. Она первая и начала эту тему, а потом похвасталась, что старший брат ее лучшей подруги работает редактором в окружной газете и что если она ему скажет, то тот напишет статью об эксперименте. Он ответил: рано шум поднимать. Когда вечер кончился, они, не сговариваясь, пошли вместе, и он проводил ее до дому. Теперь он то и дело думал о ней и об этом… журналисте, которого она выдавала за брата своей подружки. Если бы она не упомянула о нем, он, может быть, постарался бы увидеться с ней. Уж не привела ли она его на поле? Только этого ему не хватает!

— Стоян, она одна или с ней кто-то еще?

— Будь спокоен, — подмигнул тот. — Ты единственный, конкурентов нет.

Перед парниками никого не оказалось. Криво усмехнувшись, Филипп осуждающе глянул на бригадира, а тот недоуменно вертел головой. Но тут из-за угла парника вышла Сребра и заспешила к ним. Бригадир, многозначительно на него глянув, удалился в застекленную будку, где стоял письменный стол, и демонстративно принялся заполнять ведомости, весь обратившись при этом в слух. Увы, любопытство его осталось неудовлетворенным: они недолго стояли у парника. Филипп пошел проводить девушку.