Времена и люди - [72]

Филипп трижды повторил свое имя, но дед Драган никак не хотел его отпускать, упрямо повторяя: «Ты чей будешь?»

Из низенькой пристройки выглянула тетя Велика и заспешила к ним. После сватовства Илии это была их первая встреча, такая, чтобы глаза в глаза. От людей он слышал, что она тоже не одобряет решение дочери. Встретив холодный, враждебный взгляд тети Велики, он подумал тогда, что они не смогут работать вместе. Она прошептала что-то свату на ухо, и дед Драган, не упорствуя, словно мгновенно протрезвев, покорно поплелся за ней. И тут из пристройки вышла Таска. Ее русые волосы слегка выбились из-под прозрачной фаты, и вся она в длинном белом платье казалась легкой и воздушной. Он и представить себе не мог, что она будет так хороша в свадебном наряде. Их разделял двор — расстояние не очень большое, — и он увидел удивление в ее огромных карих глазах. В них не было ни радости от их нечаянной встречи, ни страдания, только неожиданность и бескрайнее удивление.

Вот такой ты ее и запомни, сказал он тогда сам себе: вся в белом, воздушная, удивленная. Ты никогда не видел ее такой раньше и вряд ли еще увидишь. Запомни этот миг! В нем сила молнии: пронзит югненское небо и тут же исчезнет в сумеречной тени Желтого Мела. По этому мигу ты будешь когда-нибудь проверять другие чувства. Признайся, ты боялся этой встречи, да? Да. В тебе жил страх. Теперь ты понимаешь, как много ты потерял бы, если бы не увидел ее сегодня? Благодари деда Драгана: не напейся он, не оказался бы ты здесь.

Он пошел в ресторан и напился так, как никогда в жизни. Не помнил, то ли сам все заказывал, то ли официант, знакомый парень, проявил инициативу, но, когда поднялся из-за стола, ноги не пошли, и пришлось отдавать им приказ на каждый шаг. Не помнил, где столкнулся с Сивриевым: то ли в ресторане, то ли уже на улице. В одном был уверен: он сам привязался к Сивриеву.

— Ты помнишь, как тетя Велика разошлась на собрании? А? И не выбрали бы тебя, если б не она. Ждать бы тебе места председательского, пока рак свистнет.

Что ответил председатель, он не понял, да и чихать на то, что он сказал или скажет. Слова непроизвольно слетали с языка. Дни и месяцы он не смел дать им волю, а сейчас они вырывались сами собой, и он не хотел их удерживать.

— Думаешь, я пьяный? Ошибаешься!

Сивриев опять что-то сказал, и он опять не понял.

— Не пьяный я, нет… И ты дослушаешь меня до конца. Это я настроил тетю Велику встать и защитить тебя… Да, я, я… А ты меня топчешь. И всегда старался растоптать. Всегда! Но от эксперимента я не откажусь. Запиши и запомни! Дома в горшочках буду этот сорт разводить, но не брошу. Я тебе не Симо Голубов! Я взялся так взялся, я до конца дойду. Понял?

Сивриев хлопнул дверью у него перед носом.

— Попомни мои слова…

Центральная улица Югне показалась ему не такой уж широкой, но длинной, бесконечно длинной. Шел по ней долго-долго, и из каждой машины на него орали шоферы. Все кругом было ново, незнакомо… Очень хорошо запомнил, что навстречу дул южняк, гладил лицо, как нежная женская рука… и еще ощущение весны с ее запахом вспаханного поля, рокотом Струмы, беспокойным ревом быков на ферме.

Потом он оказался на излучине реки, его опытном поле, и тут же появилась тетя Велика. Откуда взялась? Неужели за ним всю ночь ходила?

Они остановились на краю поля. Да разве ж это поле?! Крохотный клочок земли, который Струма каждый год так подмывает, что почти и не осталось ничего. Однажды, уже давно, в большое половодье она рванулась прямо через него, смывая самый плодородный слой. Тогда югнечане построили шесть дамб, которые стоят до сих пор и охраняют землю от прихотей реки.

— Вот что от сердца своего оторвал наш председатель, — горько усмехнулся он, глядя на узкую, каменистую полосу. — Если бы эти голыши были яйцами, цены бы им не было.

— Ты гляди не на яйца — на землицу под ними. А она добрая: приласкай — всем сердцем откликнется, сторицей отплатит. Хватит обижаться да раздумывать, за дело браться пора.

Он бросил пиджак на землю, шагнул с дороги в поле. Ноги по щиколотку потонули в сухой побелевшей пыли.

— Слышишь: шир-р, шир-р, — остановила его тетя Велика. — Пересыхает земля. Нельзя ждать больше.

На следующий день сюда завезли десять машин перегнившего навоза, разбросали его, вскопали поле, и оно сразу приобрело ухоженный вид.

V

Живительные перемены стал замечать он в себе самом: хотелось везде успеть, во все вникнуть, не прятаться от людей, а быть с ними. Как выздоравливающий больной, подумал он, стараюсь наверстать упущенное.

Теперь, как когда-то, его день начинался на хозяйственном дворе, там начинался, а дальше — дальше как уж пойдет. Этот час раннего утра возвращал его к первым годам его председательствования, когда еще и не думали о строительстве четырехэтажного здания правления посреди села: навес для сушки табака был ему и канцелярией, и штабом, и наблюдательным пунктом.

Он опять стал приходить пораньше, когда все, кто годен хоть к какой-нибудь работе, собирались на просторном хоздворе; и, куда ни глянь, везде люди, со всех сторон их голоса. Если же случайно запаздывал, то вместо многоголосого муравейника заставал одно солнце, которое скользило своей золотой метлой по политому водой, дымящемуся асфальту, и над двором поднималось к небу оранжево-золотистое марево. В такое время людей встретишь тут редко. Дед Геро, сторож, как всегда, дремлет на скамейке перед своей будочкой, а его помощники — два волкодава — носятся по пустой площади. Иногда заявится дед Драган за инвентарем для кооперативной пасеки или просто словцом перекинуться со своим приятелем Геро.