Времена и люди - [44]

Капли пота проступают на порозовевших висках председателя, точно градины… Наконец-то он садится.

— Говорим о волке, а он в овчарне.

— Так что именно сказал вам Сивриев? — спрашивает Нено.

— Да говорит, прекратите, мол, уходите. Еще окончательно не решено, где будут новые посадки персиков — выше дороги или ниже.

Бригадир топчется на широких паркетных планках, и они злобно взвизгивают у него под ногами.

— Так что теперь? Вскакивать иль нет? Кмета слушать иль сторожа?

— Подожди, тебе скажут.

Петко снова принимается жалобно перечислять: только-только наладил работу, целый литр ракии, они второй раз не поедут, пропал его авторитет… А сам выжидательно смотрит на партийного секретаря.

— Ну-ну, кончай хныкать, — говорит бай Тишо и выпроваживает его.

Когда они остаются вдвоем, Нено вскакивает.

— Неисправим… Этот человек неисправим! — выстреливает он как из пулемета. — Знаешь, я настаивал на комиссии по обмену блоков в Хиляднове — больше всех настаивал я. Думаешь, почему? Только для того, чтоб ему доказать, что так нельзя! Нельзя ему решать вопросы  в м е с т о  председателя. Что получится, если все начнут распоряжаться, кому как вздумается? И я, наивный, вообразил…

Нено все-таки берет домой папку с разработками Главного (хоть и видно, как неохотно он это делает).

Вечером бай Тишо рассказывает Славке о реакции партсекретаря на поведение Главного. И вдруг спрашивает задумчиво то ли жену, то ли себя самого:

— Что же делать-то, ежели Нено скажет «нет»?

— О хорошем плане, — отвечает она, — Нено не скажет плохо.

— Есть у него еще кой-какие причины, о которых ты не знаешь.

— Тем более он будет осторожным, ты что, Нено не знаешь? Разумный мужик.

Она гасит лампу, и ветви яблони исчезают в черной бездне за окном.

Где-то у реки пропел петух. Голос его сперва звучит одиноко в тишине ранней ночи. Но потом, разбуженные упрямым горлопаном, начинают кукарекать все его окрестные собратья.

— Погода испортится.

— К тому идет. И коленки у меня крутит, — говорит, кряхтя, бай Тишо и возвращается к мыслям о Нено: — Как быть, если он заупрямится, если все-таки скажет свое «нет»?

— Насколько мне известно, председатель-то ты, а не он, — со смешком отвечает жена, и в тоне ее слышится не передаваемая никакими словами непоколебимая уверенность, которая убаюкивает бай Тишо и уводит потихоньку в глубокий целительный сон.

— Ну как? — спрашивает на следующий день бай Тишо.

— Прочел внимательно.

— И как его находишь?

— Что хорошо, то хорошо. Не скрою, меня даже взволновало все это.

— Меня тоже, — обрадованно вставляет бай Тишо. — Только эти мелочи, о которых я тебе говорил…

— Я не нахожу, что отказ от римской термы — недостаток плана, как считаешь ты. Напротив, это его преимущество. Сивриев смело решил вопрос с районированием культур — например, табака. И с овцами местной породы верно распорядился, хотя я и убежден, что от этой меры ничего в общем не изменится. Да, я приветствую этот план, но к автору его… — Нено умолкает. Подумав секунду, говорит: — Впрочем, может быть, именно такой человек и мог вникнуть в проблемы. Но беда в том, что не кто иной, как он, должен привести эту программу в действие. Вот откуда и начинаются мои опасения. Человек с характером Сивриева способен использовать эти разработки в качестве оружия, направленного против всего, что сделано до сего дня в Югне… Против людей, против всего доброго, что есть в самом этом плане.

— Как это так? С одной стороны — хороший, с другой — нехороший! — недоумевает председатель.

— Да, опасное оружие… — повторяет Нено словно про себя. — Обрати внимание на генеральную линию разработок. Все там до такой степени централизовано и укрупнено, так точно приведено в соответствие с его, сивриевскими методами администрирования, что надо быть слепым, чтобы не увидеть опасности. Крестьяне, механизаторы, производственники фигурируют там не как живые люди с их духовными и материальными потребностями, а как организационные единицы — звенья, бригады, предприятия. Болгарин с незапамятных времен к земле привязан. После кооперирования эта его первая, а для некоторых и единственная любовь, кажется, поостыла, но и в наши дни все еще продолжает его волновать… В своих перспективах Сивриев, однако, напрочь искореняет крестьянское у крестьянина, убивает творческое его отношение к труду, превращает человека в какое-то примитивное орудие. Рассчитывает на науку, а также на себя — как на квалифицированного специалиста. Неужто этого достаточно? Вот тебе и парадокс: провозглашая на каждом шагу достижения науки и технического прогресса, он не произносит и двух слов об опыте со стелющимися помидорами. Да, первые результаты не слишком-то хороши, но ему как специалисту непростительно не видеть перспективы! В разработках его таятся глубокие противоречия, понимаешь? Они изнутри раздирают основную идею. И если не знаешь автора, верно, и не заметишь этого. Короче, Тодор Сивриев отразился в этом документе, будто в зеркале, — со всеми его добродетелями и недостатками!

Нено умолк неожиданно, и эхо последних его слов, ударившись о стены, тут же возвратилось гулко: «…атками, атками!..»