Врата Жунглей - [17]

Ей показалось, что она ненароком проникла в какую-то тайну Суки Троцкого, и ее не удивило, когда он сказал на следующий день, что ему хотелось бы покинуть этот несчастный мир. Покинуть несчастный мир. Ей хотелось того же, и она надеялась, что Сука Троцкий знает, как это сделать. Конечно, он знал, но не хотел подвергать ее риску. Она настаивала. Она просила. Если бы умела умолять, она умоляла бы. И он сдался.

Первым делом они занялись изготовлением скафандра. Сука Троцкий принес комбинезон, разорванный пополам, и они сшили его застежкой-молнией. В качестве шлема использовали противогаз ГП-4у, поверх которого надевалась лыжная шапочка. Противогаз крепился к комбинезону при помощи скотча. На руки надевались перчатки до локтей из толстой резины — вроде тех, которыми пользуются врачи-рентгенологи, а на ноги — ботинки на толстой подошве, крепившиеся к штанинам опять же скотчем. В таком скафандре было трудновато ходить, а еще труднее — дышать, но после нескольких дней тренировок Вера чувствовала себя в этом снаряжении довольно неплохо.

Следующим этапом была ампулизация.

— Это больно? — спросила Вера.

— Сначала немножко больно, а потом ничего, — строгим голосом сказал Сука Троцкий. — Но без этого преображение невозможно.

Она влезла в комбинезон, надела противогаз, лыжную шапочку, перчатки до локтей и ботинки, легла на тахту и развела ноги. Сука Троцкий расстегнул на ней комбинезон. Вера волновалась, ей было жарко, она плохо видела сквозь запотевшие стекла противогаза. Когда Сука Троцкий приступил к ампулизации, она зажмурилась и прикусила губу.

Сначала было немножко больно, а потом ничего.

Когда все завершилось, она сняла комбинезон, подошла к Суке Троцкому, обняла его за талию, приподнялась на цыпочки, закрыла глаза и вытянула губы. Он сухо кашлянул и поцеловал ее в лоб.

— Шла б ты домой, виноградненькая моя, — сказал он. — Поздно уже. Мне завтра на работу.

Каждый вечер они разговаривали о звездах и планетах, потягивали волшебный зеленый напиток и занимались ампулизацией. Как-то Вера сказала, что это можно делать и без противогаза, голышом, как в кино, но Сука Троцкий прикрикнул, и больше она об этом не заикалась.

Когда Вера рассказала Суке Троцкому о своей беременности, он нахмурился, а потом сказал, что подготовка к полету завершена и завтра в полночь они могут покинуть эту планету.

— Мать знает? — спросил он.

— Что я, дура, что ли? — ответила Вера.

— Ну, значит, завтра, — повторил он, подталкивая ее к выходу. — Только никому не говори.

На следующий день она приняла душ, побрила подмышки, выдавила прыщик на носу, надела свежие трусики и кружевной бюстгальтер, сбрызнулась французскими духами, которые купила в пивном ларьке за углом, надела сережки с красными камешками, подвела глаза, накрасила губы, вылезла через окно в палисадник и, пригибаясь, побежала к Суке Троцкому.

Он ждал ее.

Они выпили на дорожку волшебного зеленого зелья, Сука Троцкий подхватил большую спортивную сумку со снаряжением и канистру с бензином. Вера взяла вторую канистру.

Было холодно, стемнело, накрапывал дождик.

Стараясь никому не попадаться на глаза, они свернули в проулок, спустились в овраг и двинулись к лесу. Им пришлось дважды останавливаться, чтобы Вера могла пописать и поблевать. Когда они вошли в лес, она спросила, куда они идут и далеко ли еще.

— На базу, — сказал Сука Троцкий. — Потерпи.

Через полчаса они вышли к бетонному забору, протиснулись между плитами и оказались на территории базы. Сука Троцкий хорошо ориентировался в темноте. Он уверенно двинулся к сараю с высокой крышей, Вера последовала за ним. Наконец они вышли на пустырь, на краю которого наклонно лежали две трубы.

— Здесь, — прошептал Сука Троцкий, расстегивая спортивную сумку. — Переодевайся.

Вера послушно сняла куртку, свитер, юбку и вдруг замерла.

— Ты чего? — шепотом спросил Сука Троцкий. — Торопиться надо!

— Дядя Саша… — Она сглотнула. — Дядя Саша, а мы правда улетим отсюда?

Вера еще никогда не называла его дядей Сашей и никогда не говорила таким голосом.

Она стояла перед ним в свежих трусиках и кружевном лифчике, обхватив себя руками за плечи, дрожа от холода, толстая и некрасивая, и он вдруг понял, что все это зря, все это не нужно, что все она понимала с самого начала — и про космос, и про ампулизацию, и про спасение и оправдание, и про мечты, и вот теперь она стоит перед ним голая и дрожащая, беременная, испуганная и все-все понимает, и Сука Троцкий взял ее за руку, кашлянул и сказал сдавленным голосом: «Ну ладно, Вера, виноградненькая, мы сейчас с тобой…», но тут вдруг кто-то из темноты страшно закричал: «Это кто там на хер ходит, а? Это кто там на хер?», и Сука Троцкий от неожиданности присел, и Вера присела, и Сука Троцкий прошипел: «Лезь туда… в трубу… да скорее же! И тихо сиди там, поняла? Тихо…», и она, насмерть перепуганная, полезла в трубу, поползла на четвереньках, ободрала колени, наконец нащупала что-то вроде сиденья, пристроилась, вся дрожа, поправила трусики и кружевной лифчик, взялась рукой за какую-то железку — то ли скоба, то ли рычаг — и замерла, вся дрожа, но через минуту не выдержала и позвала: «Дядя Саша…», и он откликнулся: «Сейчас, сейчас!», и она услыхала какое-то железное бряканье и пощелкивание, потом шипение и треск, и запах бензина стал особенно резким, пахнуло паленым, и Вера с силой свела бедра, чтобы не обмочиться, а когда гулкое бешеное пламя толкнуло ее в спину, зажмурилась, потянула рычаг на себя, закричала и — вся дрожа, горящая и ревущая, жаждущая преображения — покинула этот несчастный мир…