Врата. За синим горизонтом событий - [4]

Мы все жили примерно одинаково: много работали, отбивали друг у друга женщин, играли в лотерею и много пили того дешевого крепкого пойла, что делалось в десяти милях от нас. Иногда на бутылке была этикетка шотландского виски, иногда водки или бурбона, но все эти напитки делались из одних и тех же шламовых колонн и разливались в разные бутылки из одной цистерны. Я ничем не отличался от остальных работяг… и только однажды выиграл в лотерею. Это был мой выездной билет.

Но до этого я просто жил.

Моя мать тоже работала на шахте. После гибели отца во время взрыва в штольне она вырастила меня с помощью шахтных яслей. Мы с ней нормально ладили, пока у меня не произошел первый психотический срыв. Мне тогда было двадцать шесть. У меня начались неприятности с девушкой, а потом я по утрам просто не мог подняться и меня увезли в больницу. Там я провалялся больше года, а когда меня выпустили из бокса, мать уже умерла.

Это моя вина. Нет, я не хочу сказать, что планировал ее смерть. Я имею в виду, что она жила бы, если бы так не тревожилась обо мне. На лечение нас обоих просто не хватало средств. Мне нужна была психотерапия, а ей новое легкое. Она его не получила и умерла.

После смерти матери мне ненавистна стала наша квартира, правда, выбор у меня был небольшой: либо оставаться в ней, либо переселяться в общежитие для холостяков. А мне совсем не нравилась мысль о жизни по соседству с таким количеством самых разных людей. Конечно, я мог жениться, но не сделал этого. Сильвия, девушка, с которой у меня были неприятности, к этому времени бесследно исчезла. Но я вовсе не был против брака. Может, вы решите, что я испытывал трудности из-за своих психиатрических вывихов или из-за того, что так долго жил с матерью? Это не так – мне очень нравились девушки. Я был бы счастлив жениться на одной из них и растить ребенка.

Но только не в шахтах.

Я не хотел оставлять сыну то, что унаследовал от отца. Сверлить шпуры для зарядов – очень тяжелая работа. Сейчас для этого уже используют паровые факелы с нагревательными спиралями хичи, и сланец вежливо расходится, как парафин. Но тогда мы по старинке сверлили и взрывали. Спускаешься в шахту в скоростной клети и начинаешь свою смену. Стена шахты, скользкая и вонючая, движется мимо со скоростью шестьдесят километров в час всего в десяти дюймах от твоего плеча. Я видел, как один подвыпивший шахтер протянул руку к стене, и вместо кисти у него остался обрубок.

Спустившись на самое дно шахты, выбираешься из клети и еще километр или больше скользишь по дощатому настилу к забою. А уж там сверлишь стену, затем устанавливаешь заряды и прячешься в каком-нибудь тупичке. Потом, дожидаясь взрыва, молишь Бога, чтобы все было рассчитано правильно и вся эта вонючая маслянистая масса не обрушилась тебе на голову. Если же ты ошибся и тебя погребло заживо, ты можешь прожить в сланце неделю. Такое бывало. Если человека не успевали извлечь в первые три дня, он больше ни к чему не был пригоден. Потом, когда все прошло благополучно, начинаешь увертываться от погрузчиков по пути к следующему забою.

Говорят, маски задерживают большую часть углеводорода и скальной пыли. Но вонь они точно не задерживают. И, честно говоря, я не уверен насчет углеводорода. Моя мать не единственная работница шахты, нуждавшаяся в новом легком. И конечно, не единственная, кто не сумел за него заплатить.

А когда смена окончена, куда же тебе деваться? Естественно, отправляешься в бар. Ближе к ночи прихватываешь с собой девушку и ведешь домой. Или играешь в карты, смотришь телевизор.

Выходить из дома приходилось нечасто. Да мы и не очень-то стремились, поскольку мест для прогулок почти не было, если не считать нескольких крошечных парков, на которых постоянно подсаживали растения. Кстати, в Скальном парке есть даже живые изгороди и газон. Бьюсь об заклад, вам не приходилось видеть газон, который каждую неделю моют стиральным порошком, а затем просушивают горячим воздухом, чтобы он не погиб. Парки мы в основном оставляли детям.

Ну а кроме парков, мы имели только поверхность Вайоминга, которая, насколько хватает глаз, выглядит как поверхность Луны. Нигде никакой зелени, ничего живого. Ни птиц, ни белок, ни насекомых. Несколько грязных болотистых ручьев, почему-то ярко-красных и под толстой маслянистой пленкой. Говорят, нам еще повезло: у нас шахты. В Колорадо, где открытые разработки, гораздо хуже.

Мне всегда трудно было в это поверить, да и сейчас нелегко, но я никогда не проверял.

Помимо всех этих прелестей мы имели непроходящую вонь, висящую в воздухе пыль да оранжево-коричневый закат в сизой дымке. Весь день и всю ночь несмолкаемый рев печей, которые беспрестанно перемалывают и пережигают мергель, чтобы извлечь из него кероген, и грохот конвейеров, которые где-то нагромождают отработанный материал.

Видите ли, чтобы получить нефть, приходится нагревать камень. Когда его нагреешь, он расширяется, как воздушная кукуруза. И девать его некуда. Его нельзя затолкать обратно в шахту – слишком много. Когда добываешь гору мергеля и извлекаешь из него нефть, остается два террикона отходов. Так с ним и поступают. Воздвигают все новые и новые горы. А избыточное тепло от экстракторов нагревает теплицы, и на нефти прорастает плесень. Затем ее снимают, просушивают, спрессовывают… и на следующее утро мы едим ее на завтрак.