— Точно прыгать с обрыва, — произнесла я.
— Типа того…
Точно взмывать к облакам на гидроплане?
— Типа того…
Точно ошиваться в Сальвадоре или в Бейруте в разгар военных действий?
— Ну, отчасти, может быть…
Точно завербоваться на два года в качестве раба в Клуб?
— Ага, — тихонько рассмеялся он себе под нос, словно оценить эту шутку мог лишь он один. А потом он вдруг обнял меня — и отступать было уже поздно, да и некуда.
— Не делай этого, — сказала я. — Я думаю.
Но эти неповторимые поцелуи, запах Эллиота, вкус его губ, его кожи…
— Теперь ты будешь знать, что оно того стоит, — заметил он.
— Прекрати, — мягко остановила его я, так как эти поцелуи просто парализовали меня и я даже на секунду ослепла. — Интересно, какого черта я продолжаю сопротивляться?!
— Хмм… вот и я о том же, — отозвался он. — Господи, как же я по тебе соскучился! Ты, наверное, нарочно нацепила на себя это треклятое белое платье? Нарочно, чтобы свести меня с ума. А еще эту чертову белую шляпку в придачу!
И вот так, продолжая осыпать меня поцелуями, он начал потихоньку расстегивать пуговицы на платье.
— Да прекрати же ты наконец! Подожди, пока мы не сядем в самолет.
— Какой еще самолет? — спросил он, стаскивая с меня трусики и расстегивая молнию на платье.
— Перестань, черт побери! Ты порвешь мне платье. Ну ладно. Я сама расстегну. Хотя нет. Дождись, когда мы сядем в самолет.
— Что сделаем? — спросил он, одновременно стягивая с меня шляпку и распуская волосы.
— Да поженимся, черт возьми! — заорала я. — Вот что!
Я даже было собралась его шлепнуть, но он увернулся.
— Так ты согласна? Ты выйдешь за меня?
— Господи боже мой, именно это я и пытаюсь тебе втолковать, а ты вместо того, чтобы послушать, рвешь на клочки мою одежду.
— О господи, Лиза, ты серьезно? Ты сделаешь это? Вот дерьмо, я до смерти испуган!
— Да пошел ты к черту, Эллиот! — возмутилась я и замахнулась на него сумочкой, но он тут же, радостно смеясь, поднял руки вверх.
— Ну ладно тебе! Пойдем отсюда, Христа ради, — произнес он, ловко увернувшись от очередного удара сумочкой, а потом обнял меня за талию. — Давай выбираться поскорее! Поехали в Канн, моя куколка. В Гонконг, в Венецию — все равно куда! — И с этими словами он потащил меня к двери.
— Ты сломаешь мне лодыжку, — запротестовала я.
Пока я пыталась застегнуть молнию, они с водителем закинули его вещи в багажник. А потом он кинулся назад, чтобы закрыть дом.
На Беркли уже опустилась ночь, и светились только огни Сан-Франциско, где то далеко внизу, за деревьями сада.
Сердце мое колотилось как сумасшедшее, совсем как тогда, когда я ехала но мосту с Барри, безликим парнем, которого я даже не знала. Или тогда, когда я пошла с Жаном Полем, или тогда, когда он вез меня к хозяину в поместье в Хиллсборо, или когда я переступила порог Дома Мартина. Но сейчас к обычному возбуждению примешивалось какое-то новое чувство, восхитительное и всеобъемлющее, и чувство это называлось «любовь».
Эллиот был всего в двух шагах от меня. Водитель уже завел машину. А я задрала голову вверх и, придерживая шляпку, любовалась на звезды, как делала это уже тысячу раз, когда еще маленькой девочкой выбиралась на холм.
— Поехали, миссис Слейтер, — сказал он.
Он сгреб меня в охапку, совсем как тогда, в Новом Орлеане, и посадил в машину. И пока лимузин неуклюже выруливал с узкой подъездной дорожки, я все крепче прижималась к его теплому плечу.
— Скажи еще раз, что любишь меня, — попросил он.
— Я люблю тебя, — ответила я.
